Голицыну был неприятен «писатель», разговор с ним раздражал. Получалось, что от этого документального многосерийного фильма, на съемки которого выделялись огромные средства, ждали не только участия исторических персонажей, но был заложен в этом проекте некий дальний прицел.

Возвращаясь домой после встречи, он решил, что в Париже будет вести себя, как ему захочется, а в отношениях с эмигрантами никаких ужимок он делать не собирается. Ему стало противно, когда сценарист намекнул на ведение особых записей и дневников и посоветовал ненавязчивое внедрение в семью Голицыных. Так он ведь их не знает! Не беспокойтесь, у вас в списке есть их телефончик, поверьте, что они обрадуются не только съемкам, но и знакомству с вами. И так на душе гадко, а тут от него требуют сделки с совестью, на что он никогда не пойдет. Лучше он будет невыездным, изгоем, пусть с работы выгонят, но быть стукачом — никогда!

Чем муторней проходило оформление поездки, тем отчетливее он понимал, что должен, несмотря ни на что, оказаться во Франции. Из депрессии он вышел, а в душе народилось предчувствие перемен; и совсем уже не важно, что жена постоянно следит за ним, роется в его вещах, письменном столе, подслушивает разговоры по телефону. Из суеверных страхов, чтобы поездка не сорвалась, он никому о ней не рассказывал, ну а Ольга тем более была не из болтливых. Голицын знал, к чему приводят завистливые пересуды творческой братии, не постесняются и анонимку состряпать. Было бы обидно, если бы все сорвалось в последнюю минуту.

* * *

В гигантском аэропорту «Шарль де Голль» они долго проходили паспортный контроль, за ввоз киноаппаратуры пришлось отдать очень много франков. Переводчица крыла матом французских полицейских, они ее не понимали. Говорили: не застраховано, документы не так составлены, если не заплатите, конфискуем! Их встречал посольский шофер, по дороге в город, не стесняясь в выражениях, они на пару поносили «теплый прием дружественной Франции».

На бульваре Ланн в Российском посольстве им отвели две комнаты, в одной Голицын с оператором, в другой переводчица, и сказали, что они могут питаться в общей столовой вместе с сотрудниками. Мрачное бетонное здание посольства, построенное в 70-е годы, недаром было прозвано французами «бункером». Архитектура его резко отличалась от архитектуры богатого и красивого района, который окаймлял этот цементный «шедевр», за чугунными решетками неприступной цитадели сразу начинался Булонский лес, теннисные корты, розарии, богатые особняки с ухоженными цветниками, а дальше… Боже! Там простирался мопассановский, муленружевский, киношный, театральный, веселый, красивый, развратный Париж! По его улицам, еще в восьмидесятые годы, сотрудникам посольства расслабленной походкой гулять не рекомендовалось, а неосторожные и восторженные сравнения в кругу своих могли быть неправильно поняты. Отдельные чиновники и «резиденты» могли себе кое-что позволить, но и они были под прицелом «своих» ушей и глаз, кагэбэшники не дремали, все на всех строчили, следовали неприятные разговоры, а иногда и высылка на родину.