Машина тронулась.
До самого села Паруйр не проронил ни слова, но огоньки, мелькавшие на склонах гор, не давали ему покоя, темные мысли смущали его.
В селе Паруйр никому не рассказал о виденном — побоялся насмешек. И только спустя неделю поведал о своих страхах жене.
Та поделилась с соседкой, соседка шепнула приятельнице. Так сельский «беспроволочный телефон» в течение дня разнес слух об огоньках на склонах Барсова ущелья по всему колхозу.
Услышал о них и Арам.
— Эх, кто знает, что ему от страху померещилось! — безнадежно махнул рукой охотник. — Трусоват он.
Огни, промелькнувшие ночью в горах, могли бы указать людям истинный путь. Однако в селе не нашлось никого, кто поверил бы Паруйру. Вещи, найденные в русле потока, казалось, неопровержимо говорили о том, что ребят унесла вода. Только родители ребят не верили, не хотели верить в то, что надежды уже не осталось. И все с тем же душевным трепетом поджидали они у своих осиротевших жилищ старика Мурада.
Тяжело было Мураду каждый день встречаться с матерями ребят, говорить им слова надежды, в которые он и сам уже не верил. «До каких же пор я буду их обманывать?» До каких пор буду притворяться? — думал он. — Нет уж, пускай кто-то другой приносит почту, пускай у другого спрашивают».
И Мурад попросил сельсовет освободить его от должности письмоносца.
Глава двадцатая
Глава двадцатая
О том, как многие простые явления природы могут показаться чудом, если не умеешь их объяснить
О том, как многие простые явления природы могут показаться чудом, если не умеешь их объяснить О том, как многие простые явления природы могут показаться чудом, если не умеешь их объяснить
По сравнению с новой бедой все пережитое прежде казалось ребятам пустяком. Они потеряли товарища. Что перед этим голод, холод, угроза гибели? Без Ашота они словно осиротели.
— А как я из-за всякой ерунды дразнил его, как старался осмеять самый мелкий его недостаток! — всем сердцем сокрушался Гагик. — Был бы он сейчас тут, пусть хотя бы до свету речи говорил, пусть с утра до вечера делал бы замечания!
И — удивительное дело! — как ни старался Гагик припомнить у Ашота хоть какой-нибудь серьезный недостаток, он не находил его.
Шушик сидела, охватив руками колени, и тихо плакала. Пастушок Асо мягко уговаривал ее: