— Мне нельзя болеть, — говорила она. — На мне семья, и немаленькая.

Внучка аккуратно навещала Веру Алексеевну, Вершилову как-то довелось видеть ее, худышка, бледненькая, роскошные светло-русые волосы, большие испуганные глаза.

— Ты в каком классе? — спросил Вершилов.

— Я уже окончила школу, — ответила она. — Работаю швеей-мотористкой.

Работает! Вот уж никак невозможно было поверить, на вид девчонка девчонкой, и глаза такие испуганные…

— Это у нее после катастрофы, — рассказала Вера Алексеевна. — Отец, мать и она ехали на машине в Крым, в пансионат. По дороге на них налетел грузовик, машина всмятку, родители оба убиты на месте, а она осталась целехонька. Ей тогда пятнадцать исполнилось, с тех пор она плохо спит, иногда кричит по ночам, очень трудно сходится с людьми, только я с нею лажу, да еще с животными ей легко, а людей она сторонится. Шутка ли, вся трагедия прямо на ее глазах…

— Потому вы и должны быть всегда с нею, — сказал Вершилов.

— Разумеется, — подтвердила Вера Алексеевна. — Ей без меня — ну ни в какую!

Под каждой крышей свои мыши.

Так любила говорить бабушка, мамина мать. И еще она говорила:

«В каждой избушке свои погремушки».

Видно, так оно и есть.

Вершилов сидел возле постели Веры Алексеевны, разговаривал с нею, пока она не закрыла глаза. Дыхание ее стало ровным, тихим. Укол сделал свое дело, и она уснула.

Вершилов пошел на пост, к сестрам.

— Позовите из аллергологического отделения врача, пусть он ее посмотрит.

— Так она же сказала, ела щавель, — возразила сестра. — Мы с вами слышали.

— А может быть, это вовсе не от щавеля? — спросил Вершилов. — Надо бы проверить…

Сестра послушно записала в тетрадь назначение.

— Владимир Георгиевич не появлялся? — уже уходя, спросил Вершилов.

— Не видела, — ответила сестра.