Остается, конечно, несомненная возможность того, что с каким-нибудь свойством, страстью и т. д. где-нибудь какая-нибудь шишка да связана. Можно представить себе убийцу с большой шишкой на одном месте черепа, а вора – с такой шишкой на другом. С этой стороны френология способна еще к большему расширению, ибо на первых порах она, по-видимому, ограничивается только связью какой-нибудь шишки с каким-нибудь свойством у одного и того же индивида, так что у него есть и то и другое. Но уже естественная френология (ибо таковая должна существовать так же, как и естественная физиогномика) переступает эти границы; она не только высказывает суждения о том, что, мол, у хитрого человека сидит за ухом шишка с кулак величиною, но представляет также, что не у самой неверной жены, а у супруга имеются шишки на лбу. – С таким же успехом можно себе представить и человека, живущего под одной крышей с убийцей, или также его соседа, а дальше и сограждан и т. д. с огромными шишками на каком-нибудь месте черепа, – как можно представить себе летающую корову, которую сперва приласкал рак, прискакавший на осле, а потом и т. д. – Но если возможность понимается не в смысле возможности представления, а в смысле внутренней возможности или понятия, то предмет – такая действительность, которая есть чистая вещь и должна быть ею и которая не имеет и не должна иметь подобного значения, и, следовательно, может иметь его только в представлении.

(γ) Задатки и действительность

Если, несмотря на равнодушие обеих сторон, наблюдатель все же приступит к делу определения соотношений, ободряемый отчасти общим разумным основанием, что внешнее есть выражение внутреннего, отчасти опираясь на аналогию с черепами животных (которые хотя бы и обладали более простым характером, чем люди, но о них в то же время тем труднее сказать, какой же характер у них, так как представлению любого человека не так-то легко проникнуть воображением в природу животного), такой наблюдатель, утверждая возможность законов, открытие коих для него желательно, встретит отличную поддержку в одном различии, которое и нам здесь необходимо должно прийти на ум. – Бытие духа, по меньшей мере, нельзя считать чем-то просто неподвижным и непоколебимым. Человек свободен; допустим, что первоначальное бытие – только задатки, над которыми человек имеет большую власть или которые нуждаются в благоприятных обстоятельствах для своего развития, т. е. первоначальное бытие духа можно равным образом назвать таким бытием, которое существует не как бытие. Если бы, следовательно, наблюдения противоречили тому, что́ кто-нибудь вздумал бы утверждать в качестве закона, – если бы, например, во время ярмарки или сушки белья была прекрасная погода, то лавочник и хозяйка могли бы оказать, что, собственно говоря, дождь должен был идти, и что задатки к тому имеются, конечно, налицо; точно так же в наблюдении над черепом: данный индивид, собственно говоря, должен быть таким, как о том говорит, в соответствии с законом, череп, и у него есть первоначальные задатки, но они не развились; налицо нет данного качества, но оно должно было бы быть. – Закон и долженствование основываются на наблюдении действительного дождя и действительной склонности при данной определенности черепа; но если действительности налицо нет, то такое же значение имеет пустая возможность. – Эта возможность, т. е. недействительность установленного закона, и вместе с тем противоречащие ему наблюдения должны войти именно благодаря тому, что свобода индивида и развивающиеся обстоятельства равнодушны к бытию вообще, – к бытию и как к чему-то первоначально внутреннему и как к чему-то внешнему закостенелому, – и благодаря тому, что индивид может быть и чем-то иным, нежели он есть внутренне первоначально, а тем более – в качестве кости.