— Успели обидеть? — помрачнел председатель.

— А много ли ума надо обидеть скромного заезжего художника! Он сидит себе в своей дурацкой лодке и какие-то нитки из воды мотает, и я кричу ему чуть не в ухо: перевези через реку, раз паром пока не идет, а он все себе мотает и спину на меня показывает. Ну я стал такой же вежливый, как он, — а вы бы не рассердились, нет? — и бросил в него песком, а он схватил со дна жменю камней — и в меня будто шрапнелью. Видите: травму оставил, а я человек молодой и хотел, может быть, на вашем празднике произвести впечатление… Можно это себе гарантировать с поцарапанным портретом?

— Можно, можно, — опять радужно заулыбался Иван Григорьевич. — Парень ты все равно остался завлекательный. А обижаться на того грубияна ни к чему: он глухонемой.

Художник растерянно уставился на Мойсеновича.

— Ха! Совсем-таки глухонемой? Выходит, это я обязан принести ему свой пардон? Ай-ай, как же я обмишулился!

Позже лысоватый мужчина спросил у Мойсеновича:

— Это какой глухонемой? Дударь, что ли? Чего он там делает у парома?

— Одна у старика забота: рыбу ловить. На этот раз для нас поставил переметы: договорились, что обеспечит гостей ухой. С полпуда рыбешки уже есть. Ну, а мы ему пообещали пшеном уплатить…

На том разговор и закончился, и собеседники разошлись. Председатель отправился полюбоваться делами веселого Льва Слуцкого, а капитан госбезопасности Михаил Андреевич пошел к реке встретить своего коллегу Юру Харламова.

САПФИР И АЛМАЗ

САПФИР И АЛМАЗ

Он дождался его у спуска к паромной переправе и прежде всего спросил:

— Правда, что участковый снова приходил в сознание?

— Точно. И опять на минуту. Как сестра ни загораживала его от Василия Кондратьевича, узнал Айвенго нашего старика и успел сказать… Василий Кондратьевич дословно все записал, даже с точками: «Падал… обернулся… чемо… ца… цара…» И все — опять потерял память. Там уже хирург из Минска прилетел. А над этими словами подполковник велел нам с тобой крепко подумать.

— Ну что ж, давай думать.

Они лежали на жестковатой августовской траве, изредка поглядывали с кручи берега на черневшую посреди реки фигуру глухонемого в заякоренной лодке и размышляли.

Выходит, после удара Айвенго сохранил искру сознания: помнит про чемодан. И про то, что успел повернуться. Что было дальше?

— Юра, он как лежал, когда ты нашел его? Навзничь или ничком?