Средь исполинских строений, вздымающих стены высоко, Дивный раскинулся сад, он и хозяину мил. Здесь из различных семян растут живоносные травы; Свойства целебные их нам излеченье несут. Все здесь наука имеет для Феба с Асклепием: явно Здесь от недугов любых средство открыто тебе. Я полагаю, что сад — это неба частица, где правят Боги: ведь травам дано самую смерть победить.
Феб-Аполлон считался богом-целителем, а его сын Асклепий (у римлян — Эскулап) — первым врачом, ставшим, после своего апофеоза, богом медицины. Описанное Луксорием лекарственное садоводство имело давнюю античную традицию, воспринятую и продолженную знатным образованным вандалом Оагейсом (впоследствии эта традиция продолжалась при лекарственных, или аптекарских, садах средневековых христианских монастырей).
Что и говорить, хобби, необычное для вандальского воина, пусть даже и царского рода! Или, может быть, все-таки — вполне обычное, если рассуждать здраво, освободившись от «идеологической зашорен-ности» в отношении вандалов, прямо-таки «по определению», ПРОСТО ОБЯЗАННЫХ БЫТЬ ВРАГАМИ НАУК И КУЛЬТУРЫ ВО ВСЕХ ЕЕ ПРОЯВЛЕНИЯХ? Оагейс, очевидно, отнюдь не чуждый и другим наукам, покровительствовал афроримским стихотворцам. Луксорий был знаком с супругой просвещенного вандальского вельможи и с его маленькой дочерью, чью безвременную кончину и безутешное горе отца (именуемого поэтом защитником Ливии, т. е. Африки) почтил прочувствованной скорбной эпитафией.
Конечно, было бы неверно полагать, что столь тесные, явно дружеские, связи между правящим слоем вандалов, включая царский род, и афроримлянами возникли лишь благодаря новой политике терпимости, провозглашенной Ильдерихом еще до своего воцарения. Ведь еще Тразамунд поддерживал тесные контакты с духовными и светскими интеллектуалами вандальского царства и сам считался высокообразованным человеком. Однако столь доверительное, личное общение с афро-римскими литераторами, художниками, вообще людьми искусства, весь в корне новый, ориентированный на Константинополь и на Рим стиль жизни при дворе вандальского царя-романофила, мог восприниматься стоявшей в оппозиции к Гильдериху консервативной «старовандальской» знатью, сплотившейся вокруг клана Гентона, как откровенная провокация. Особенно перед лицом понесенных вандалами от мавров поражений! У ревнителей вандальских праотеческих традиций явно создавалось впечатление, что царь, усыпляя соотечественников сладкими речами, раболепствуя перед царьградским императором, предает интересы собственной державы, не обращая внимание на угрожающую ей серьезную опасность.