При этой казни присутствовало не много зрителей. Время политического фанатизма прошло; уже не было той ярости, которая прежде притупляла всякое чувство. Все сердца возмутились подробностями казни, и на термидорианцев она легла заслуженным позором. Так, в этом длинном ряду противоположных идей каждая получала свои жертвы – даже идеи милосердия, гуманности и примирения: очевидно, в революциях ни одна идея не может остаться не запятнанной кровью.

Партия Горы теперь была вконец разбита. Патриоты в это же время были побеждены в Тулоне. После весьма кровопролитного сражения на дороге в Марсель они сдали свое оружие и город, на который рассчитывали как на верную опору, думая поднять всю Францию. Стало быть, они уже не составляли препятствия и, как это бывает обычно, их падение повлекло за собой падение еще нескольких революционных учреждений. Знаменитый Революционный трибунал, почти обращенный в простой суд законом 8 нивоза, был окончательно упразднен. Все подсудимые, кроме заговорщиков, были переданы уголовным судам, судившим по процедуре 1791 года. Самое слово «революционный» в применении к учреждениям и заведениям было устранено.

Национальные гвардии были преобразованы на прежних основаниях: рабочие, слуги, граждане в стесненных обстоятельствах – словом, народ – были из них исключены, и заботу об общественном спокойствии снова вверили сословию, более всех заинтересованному в его сохранении. В Париже гвардия, разделенная на батальоны и бригады, и управляемая поочередно бригадными командирами, была отдана в полное распоряжение военного комитета.

Наконец католики дождались исполнения главного своего желания: им возвратили церкви, хоть и с условием, чтобы их содержали на свой счет. Впрочем, эту меру поддерживали самые разумные люди, считая ее способной успокоить католиков, которые никогда не признали бы, что пользуются свободой вероисповедания, пока не получили бы право отправлять свой обряд в предназначенных для этого старинных зданиях.

Прения о финансах, вновь прерванные прериальскими событиями, всё еще оставались первыми на очереди и самыми трудными. Собрание снова принялось за них, как только восстановилось спокойствие. Депутаты снова постановили декретом печь только один сорт хлеба, чтобы лишить народ повода завидовать роскоши богатых. Приказали сделать опись собранного зерна, чтобы излишек от каждого департамента употребить на прокорм армий и больших общин. Наконец, отменили декрет, дозволявший свободную торговлю серебром и золотом.

Так неумолимые обстоятельства принудили собрание вернуться к некоторым из тех самых мер, на которые оно с такой яростью набрасывалось. Биржевая игра достигла последней степени исступления. Не было более булочников, мясников и галантерейщиков: каждый покупал и перепродавал мясо, хлеб, пряности, оливковое масло и т. д. Подвалы и чердаки были набиты товарами и съестными припасами, которыми спекулировали все. Жатвы скупались на корню, скот покупался на месте – всё для того, чтобы нажиться на повышении цен.