Самое это основание заставило директоров более удобным образом обеспечивать участь своих сотоварищей. Содержание их было уже так умеренно, что удержание десяти тысяч франков казалось неуместным. Решили назначить сумму в сто тысяч франков каждому увольнявшемуся директору, что увеличивало ежегодный расход государства на сто тысяч франков. Эта сумма должна была требоваться от министра финансов, который мог покрыть ее одним из тысячи способов экономии, какие легко можно сделать при бюджете в семьсот или восемьсот миллионов. Решили также, что каждый директор будет забирать с собой свою карету и лошадей; так как законодательный корпус ежегодно назначал известную сумму на ремонт движимого имущества, то эта издержка была признана и, следовательно, законна.

Конечно, это было весьма малым ущербом общественному достоянию, если и было таковым; тогда как генералы и компании пользовались такими огромными прибылями, сто тысяч франков в год для обеспечения человека, бывшего главою правительства, не могло считаться воровством.

Как основание, так и самая форма этой меры ее некоторым образом оправдывали. Ларевельер, которому о ней сообщили, не хотел на нее соглашаться и объявил своим сотоварищам, что ни в каком случае не примет свою часть. Ревбель свою взял. Сто тысяч франков, им полученных, были взяты из двух миллионов на тайные издержки, в которых от Директории не требовалось отчета.

Вот единственная вина, в какой можно упрекнуть Директорию в полном ее составе. Из двенадцати лиц, последовательно бывших ее членами, лишь один обвинялся в пользовании своим положением для извлечения частных выгод. Где же такое правительство, о котором можно сказать то же самое?

Предстояло назначить Ревбелю преемника. Чтобы придать Директории более веса, желали назначить человека с отличной репутацией и вспомнили о Сийесе, имя которого, после Бонапарта, было самым значительным в его время; посольство в Пруссии еще более увеличило его известность. Сийеса и прежде весьма основательно считали человеком глубокого ума, но после его поездки в Берлин ему приписывали сохранение нейтралитета Пруссией, чем, впрочем, были обязаны гораздо менее его вмешательству, чем самому положению последней державы.

Таким образом, Сийеса считали столь же способным участвовать в правительстве, как и составить конституцию. Его избрали директором. Многие видели в этом выборе подтверждение повсеместно распространенного слуха о близком изменении конституции; говорили, что Сийес призван в Директорию лишь для того, чтобы содействовать этим изменениям. Так мало верили, что настоящий порядок вещей может удержаться, что во всем видели несомненные признаки перемен.