Подойдя к будке, оператор, направив вперед автомат, резко распахнул одну створку дверей и прошелся внутри беглым конусом света.

За коробками, забившись в угол, сжавшись в комок, сидел и неотрывно, не мигая, смотрел на бьющее в лицо холодное сияние мертвенно-бледный Панаров.

— Цел, боец? Ранений нет?.. Быстро с нами, валим отсюда! — приказал комитетчик, и Анатолий послушно соскочил с борта на чужих ватных ногах.

— Михалыча в багажник придется… — неуверенно предложил водитель.

— Быстро, быстро! Ему теперь все равно, — заверил его оператор. — Раньше башкой надо было думать… Уходим, с ментами пускай Палыч разбирается!

Труп втроем загрузили в багажник, и автомобиль, вылетев задом из ворот ангара, с визгом колес развернулся и, не включая фар, понесся по ночным улицам. Навстречу не попалось ни единого наряда ППС.

— Не торопятся они! — колко изрек оператор.

— Выстрелы были. Они не дураки — сразу на рожон лезть, — резонно ответил актер. — Группу поддержки вызвали и ждут в тенечке.

— Слушай, а кузов-то — без единой царапины! — заметил вдруг белесый. — Выходит, только мы во тьме так лихо шмаляли?

— А кто же еще? Того, что Михалыча положил, я первой очередью снял, — подтвердил зеленоглазый. — Водила безоружный — под раздачу попал. А вот третий, видно, ушел враз, как нас внутрь пустил. Скучно ему стало… Больше там, наверно, никого и не было. Время позднее, все дома футбол смотрят.

— Куда сейчас едем? — спросил водитель.

— Гони ровно к Палычу, хвалиться будем, — распорядился оператор. — Тебя где высадить? — обернулся он к Анатолию. — Хотя нет. С нами поедешь… Пусть тот сам решает, что с тобой делать.

Машина без приключений выехала за пределы Сумзы и ночной дорогой летела обратно. Уже не таясь, освещая путь дальним светом фар, разгоняя в стороны с прогретой за день колеи ошалевших зайцев в лесах и вальяжных котов в деревнях, со звоном подпрыгивая на ухабах и проваливаясь в выбоины.

В багажнике, ворочаясь, издавало тупые звуки залитое кровью тело, словно руководитель группы, оплошав, несмело просился в салон, грузно шевелясь средь бесполезных ему теперь бронежилетов.

Панарова знобило несмотря на летнюю духоту, в ушах еще стоял жуткий свист прошивавших стены будки острых пуль «Калашниковых». То, что он остался жив, казалось некой невероятной случайностью.

«Если через это прошел, мне не то что Боксера — мне вообще бояться нечего, — думал он. — Значит, есть еще в жизни вещи, что мне назначено доделать, ради которых меня абсолют от свинца укрыл. Остается лишь дальше влачиться постылым путем — без страха, без ожиданий, без надежд… „Не жди последнего ответа"… Я себе больше не принадлежу. Меня нет, нет ни слабости, ни силы. Сегодня я погиб в перестрелке… Дурь какая-то самурайская, мешанина в башку лезет. Стакан водки бы сейчас!»