Сергей Ушакин Колониальный омлет и его последствия: о публичных историях постколоний социализма[1081]

Сергей Ушакин

Колониальный омлет и его последствия: о публичных историях постколоний социализма[1081]

…любой умственный процесс берет свое начало в бессознательной стадии или фазе… точно так же, как фотографическое изображение начинается с негатива, становясь картинкой в ходе превращения в позитив. Однако далеко не каждый негатив становится позитивом, и не всякий бессознательный умственный процесс неизбежно должен быть осознан. — Зигмунд Фрейд[1082]

…любой умственный процесс берет свое начало в бессознательной стадии или фазе… точно так же, как фотографическое изображение начинается с негатива, становясь картинкой в ходе превращения в позитив. Однако далеко не каждый негатив становится позитивом, и не всякий бессознательный умственный процесс неизбежно должен быть осознан.

Я не узник истории. Мне не нужно искать в ней смысл моей судьбы. — Франц Фанон[1083]

Я не узник истории. Мне не нужно искать в ней смысл моей судьбы.

Постсоветская история интеллектуальных обменов, заимствований и адаптаций — история попыток присвоения, как правило, «западных» теорий и методов — еще практически не написана. По большому счету мы не очень хорошо знаем, как формировался (и формируется) понятийный аппарат публичного языка, на котором мы говорим и пишем сегодня. Большинство новых русскоязычных концепций и подходов — от «гендерных исследований» до «урбанистики» — вошли в повседневные и исследовательские практики благодаря нехитрому приему транслитерации. Хотя «переводной» характер такого словаря идей очевиден, труднее увидеть то, как этот импорт концепций и методов сочетается с уже сложившимися языковыми традициями и исследовательскими ориентациями[1084]. Какова степень выживаемости таких концептуальных «экзотов» среди «эндемиков»? Каковы режимы сосуществования этих интеллектуальных «видов» и «подвидов»? Какие конфликты возникают в процессе их «межвидового» диалога? И — что, пожалуй, наиболее важно — можно ли говорить о сколько-нибудь успешном «взаимоопылении» разнородных мыслительных практик, которое могло бы привести к появлению устойчивых интеллектуальных «гибридов», способных к воспроизводству?

Понятно, что «перевод» теорий и подходов — это всегда изменение их исходного смысла и направленности. Финальный продукт перевода не может не учитывать — в целях своего собственного интеллектуального выживания — установок и интересов среды своего обитания. Перевод — это не только приспособление оригинала к новым условиям существования, но и нередко его радикальная переделка: между «социализмом» Маркса, «социализмом» Сталина и «социализмом» Мао — дистанции громадных размеров. Запутанная история проникновения постмодернизма в Россию в течение последних 40–50 лет — еще один показательный пример этой общей тенденции. Благодаря (пока) неизвестным «переводчикам» и «организаторам» интеллектуального трансфера «постмодернизм как культурная логика позднего капитализма»[1085] оказался главной культурной практикой в России распадающегося социализма[1086].