Я полагала, он рассуждает о политике, пока не оказалась в руках Элизабет Арден. Мэнсфилд заказал для меня полный набор процедур по «приведению меня в порядок», как он выражался, и буквально втолкнул в дверь салона, не дожидаясь моих протестов. Сам же он отправился на Бонд-стрит и в Хэрродс, пока меня мазали, тыкали и подтягивали так, словно хотели вычистить всю изнанку жизни. Мне чуть не полностью вырвали брови, нарисовав их карандашом. Верхнюю губу и ноги обложили воском, а губы намазали таким ярко-красным цветом, что у меня зарябило в глазах.

— Как все это может нравиться твоей матушке? — удивлялась я, когда процедуры подходили к концу. Несмотря на то что на меня наложили тонны краски, я чувствовала себя точно голой. Мне хотелось закрыть лицо руками и не видеть себя.

— Это великолепно. Ты выглядишь очень изысканно, — восхищался он. — Ты просто покоришь ее, разве ты не понимаешь?

— Меня волнует… — Я запнулась. — Меня волнует не то, покорю я ее или нет. Меня беспокоит, почему все это имеет для нее такое значение? Весь этот театр.

— Все пройдет хорошо, — заверил он. — Вот увидишь.

Выйдя из салона Элизабет Арден, мы отправились в Свифтсден, где мать Мэнсфилда жила в особняке со вторым мужем, полковником О’Хиа. Он был на пятнадцать лет моложе супруги, оба брата Маркхэм недолюбливали его. Мне он показался полным, молчаливым увальнем. Тогда как миссис О’Хиа, — тоже полная и очень уверенная в себе особа, — обо всем имела свое мнение. Когда я попыталась пожать ей руку, она лишь едва коснулась моих пальцев.

— Очень приятно, — пробормотала она, хотя, судя по ее виду, особой радости она не испытывала. Затем она уселась в любимое кресло и начала читать мне лекцию о том, какие призы на выставках получили ее собаки. После первого чаепития я не могла избавиться от искушения представить себе, с каким бы видом приняла меня мать Мэнсфилда, заявись я к ней в таком виде, как когда-то постучалась в дверь Коки, — без пальто, руки посинели и потрескались от холода, ноги промокли насквозь. В Париже и в Милане Мэнсфилд водил меня к лучшим кутюрье. Теперь у меня хватало самой изысканной одежды. Шелковые чулки, меховые манто, украшенный бриллиантами браслет, который свободно скользил по руке, переливаясь, как когда-то очень давно стальной кара у Бишона Сингха. Мэнсфилд был очень щедр ко мне. Сначала я думала, что он покупает мне красивые и дорогие вещи только потому, что они красивы, но после того, как я прошла экзекуцию в салоне Элизабет Арден и оказалась в доме его мамочки, набитом дорогими вещами, я стала подозревать, что на самом деле каждый подарок предназначался для нее.