Я приведу место из Диатрибы, чтобы ты лучше понял, насколько безосновательны твои обвинения. Там стоит: «Я не думаю, что кто-нибудь выступит здесь против авторитета этого сочинения (я говорю о книге, которая называется Екклезиастик), которое, как указывает Иероним, у евреев когда-то не входило в канон, а церковь Христова с великим единодушием приняла его в свой канон; я не вижу причины, по которой евреи считали необходимым исключить эту книгу из своего канона, если они приняли Притчи Соломона и Любовную Песнь. Что касается того, что они не приняли в канон, а числят среди апокрифов две поздние книги Ездры, историю о Сусанне в Книге Даниила, о Бэле-драконе, так же, как и книги Юдифи, Есфири и некоторые другие, то более внимательному читателю легко понять, что их к этому побудило. Впрочем, в этом сочинении ничто подобное ему не помешает».

До сих нор я цитировал слова Диатрибы. Разве я подкусываю и высмеиваю еврейский канон, когда говорю, что мне не понятно, почему они исключили книгу Екклезиастик из канона? Существовала причина, по которой я хотел бы, чтобы это сочинение было особенно достойно войти в канон, однако я ничего не говорю, кроме того, что не понимаю, почему евреи не приняли, а Церковь приняла, разумеется, в число агиографических[1618]. Ты храбро заявляешь, что книга Есфири более других достойна быть исключенной из канона, хотя у евреев она входит в канон. Кто же из нас двух высмеивает канон и подкусывает его — я, который говорю, что не вижу причины, почему они не приняли книгу Екклезиастик в свой канон, или ты, который считаешь, что книга Есфири менее всего достойна канона, одновременно осуждая и еврейский и церковный канон, который совпадает с каноном еврейским? Это о первом преступлении.

Второе — ничем не более постыдное. Я называю Песнь Соломона Любовной песнью. Представь себе, у меня нет никакой причины так ее называть, кроме той, что мне так захотелось; или — чтобы лучше сказать по-латыни; в чем здесь двусмысленная острота? Разве это по Любовная песнь? Разве любовь всегда имеет плохой смысл? А теперь посмотри на причину, по которой я предпочел так сказать. Ведь с именем Соломона соотносятся два заглавия; Притчи и Песнь; если бы я сказал «Песнь песней», то было бы трудно соединить два родительных падежа: «Соломона» и «Песней», и показалось бы, что я думаю, будто Соломон написал много других песен. Если бы я сказал просто «Песнь», кто-нибудь мог бы заподозрить, что я говорю о какой-то песне, которая есть в псалмах; поэтому на основании содержания я добавляю эпитет «Любовная». Никогда я не думал об этой песне хуже, чем о Притчах, о которых я думаю наилучшим образом.