Около высокой платформы темнел железнодорожный состав. Платформа вела к распахнутым дверям огромного склада. Около дверей прогуливался человек в зеленой кепке с наушниками. Галифе его были заправлены в узкие и блестящие яловые сапоги. Он резко повернулся к нам. Его нейлоновый плащ издал шелест газетной страницы. Бригадир спросил его:

— Ты сопровождающий?

Вместо ответа человек пробормотал, хватаясь за голову:

— Бедный я, несчастный... Бедный я, несчастный...

Бригадир довольно резко прервал его:

— Сколько всего?

— По накладным — сто девяносто четыре тонны... Вай, горе мне...

— А сколько не хватает?

Восточный человек ответил:

— Совсем немного. Четыре тонны не хватает. Вернее, десять. Самое большее — шестнадцать тонн не хватает.

Бригадир покачал головой:

— Артист ты, батя! Шестнадцать тонн глюкозы двинул! Когда же ты успел?

Гость объяснил:

— На всех станциях люди подходят. Наши советские люди. Уступи, говорят, дорогой Бала, немного винограда. А у меня сэрдце доброе. Бери, говору.

— Ну да, — кивнул бригадир, — и втюхиваешь им, значит, шестнадцать тонн государственной собственности. И, как говорится, отнюдь не по безналичному расчету.

Восточный человек опять схватился за голову:

— Знаю, что рыск! Знаю, что турма! Сэрдце доброе — отказать не могу.

Затем он наклонил голову и скорбно произнес:

— Слушай, бригадир! Нарисуй мне эти шестнадцать тонн. Век не забуду. Щедро отблагодару тебя, джигит!

Бригадир неторопливо отозвался: