Светлый фон

Нет нет нет. Он окажется еще одной мертвой вещью, которым так радовался Крафт, — Граали, ставшие не более чем золотыми чашами, objets de vertu[439], из которых улетучилась vertu[440].

objets de vertu vertu

А может, отправиться в путешествие на поиски чего-то подобного? Прислушаться к слухам, найти искомое, понять, что это сущая безделица, но по пути открыть истинную магию, ага, в понимании, мудрости и так далее.

Если он выкинет такую штуку, не растерзают ли его разъяренные приверженцы?

Что-то подлинное, неопровержимо простое, даже не редкое; сюрприз, о котором ты все это время знал. Что-то.

Как если бы в следующую мировую эпоху, хладную и скучную, кто-то нашел кусочек радия, который будет зловеще светиться в темноте, излучать частицы в процессе распада и обладать теми же свойствами, которые приписывали ему люди эпохи Эйнштейна и Ферми.

Да как он мог поставить перед собой эту неразрешимую задачу?

Эти мысли не оставляли его весь душный, предгрозовой день, к вечеру же его ум занимала иная проблема; событие, которого он ждал едва ли не всю свою сознательную жизнь, случилось, когда он присел на ступеньку у парадного входа в дом Феллоуза Крафта, ожидая, пока за ним приедет Роузи Расмуссен. Явилась сила, во власти которой было выполнить три желания Пирса, и он уже не мог думать ни о чем другом.

 

Если мы верим или делаем вид, что верим, будто мир может быть не таким, как сейчас, меняясь под гнетом наших желаний (возможно, в ту мировую эпоху так считало больше людей, чем сейчас), то немалая часть нашего времени будет посвящена бесцельным размышлениям о том, как бы этот мир изменить. Пирс Моффет никогда не увлекался игрушечными железными дорогами, не тратил силы, воображая, что живет в этом маленьком мире, что садится за руль маленького автомобиля у маленькой станции, заправляет машину, едет по холмам и мостам. У него никогда не было плюшевого мишки, которого он брал бы в воображаемые путешествия, или воображаемого друга и даже собаки, которая бы с ним (в его фантазиях) разговаривала, не потому, что ему не разрешили завести собаку, просто он был к ним совершенно равнодушен.

Но он всегда, всегда воображал исполнение желаний; если это и вправду возможно, то лучше заранее обдумать их — самые правильные, самые жгучие, — чтобы не колеблясь назвать, когда выпадет случай. В те дни, когда он сидел в кентуккийском доме на ступеньках перехода, глядя на поросшие кустарником холмы, не выпуская из рук прядку волос, он вновь и вновь думал об одном и том же: испытывал свое сердце, поверяя бездонной глубиной стремлений то одно желание, то другое, и запоминал результаты опытов.