— Холодная любовь. Но внутри она горяча. И опасна к тому же. Мастер должен любой ценой избежать того, чтобы оказаться в оковах у собственных образов — жарких, сильных.

Она внимательно слушала его, а может быть, подумал Пирс, а может быть, и нет.

— Все маги занимались этим — во всяком случае, пытались, — сказал он. — Они создавали образы звезд и божественных сущностей — ангелов, дэмонов — и управляли звездами, иногда делали медальоны планет — из подходящих металлов, все такое — и созерцали, чтобы вобрать в себя астральную энергию и возвеличиться. Иногда же они создавали их внутри себя, силой мысли. Как они говорили: в своем сердце.

Она положила руку на грудь, словно пытаясь вообразить это, ощутить в себе ту мастерскую, где создаются талисманы. Пирс тоже попытался заглянуть туда — сквозь окна ее глаз, открытые вовнутрь.

— Так чему я могу научиться? — спросила она. — Если бы я решилась. Чему?

— Как насчет того, чтобы стать невидимой? — спросил Пирс.

Он рассказал ей, как былые чудотворцы, познав тонкие астральные струны, корни вещей, изливали из сердца образы, которые делали их невидимыми. Если знать, какие животные, растения, камни, цвета, часы дня наполнены энергией звезд и планет, если, к примеру, в полдень работать под знаком Льва и Солнца, то наблюдатели увидят не мага, укрытого мантией, а золотисто-полосатого кота, что спит среди одуванчиков.

— Да, — сказала она. — Невидимка.

Она засмеялась радостно и взволнованно, выудив смысл из того, о чем он только догадывался, — и протянула стакан, чтобы он налил еще вина.

А потом они отправились в кино: какой-то предприниматель завладел большим мрачным амбаром в Каменебойне и вечерами по выходным показывал там иностранные фильмы и эзотерику. Кино оказалось уж очень странным, а с исторической точки зрения — так и вовсе полной чушью: халтурка на тему жития монахини-мистика Хильдегарды Бингенской. Пирс пытался не смеяться вслух, хотя и так почти все зрители не прекращали болтать ни на минуту. Хильдегарда посвящает себя Господу: преклоняет колени перед суровым священником, чьи глаза горят как уголья, чтобы он обрезал златые косы старлетки.

— Ой, пошли отсюда, — сказал он.

— Погоди, — попросила Роз, и он почувствовал, что она настоит на своем.

Постриженная и смиренная Хильдегарда держит в руках груду своих кудрей. В свете кинопроектора Пирс увидел сияние небрежно забранных волос Роз.

Уже сидя в «гадюке», кренившейся на темном серпантине горной дороги, на обратном пути в Блэкбери-откос, Пирс разглагольствовал о том, какой глупый фильм они только что посмотрели, да в нем Средневековья не больше, чем, чем; она же молчала. Много времени спустя он, спасая себя, будет осужден на то, чтобы в одиночестве своего сердца вспоминать все проведенные рядом с нею минуты, и снова откроет этот фильм, этот вечер, когда еще и представить не мог все тонкости ее волшебного механизма, всю неистовость снедающего ее жара; как ее неудержимо возбудили стрижка волос, и нежданные громкие звуки, и некие слова, произнесенные шепотом, длинные лайковые перчатки и близость огня — но не только они.