Бруно знал, что Меркурия в расцвете сил древние изображали не чем иным, как восставшим мужским органом непристойно больших размеров. Но качества передавались и другим путем, от Позитива к Негативу: Меркурий не таков, как Осел; но Осел, везущий Меркурия, может быть таким же, как он: шустрым, остроумным, беззастенчивым.

Вы, ставшие уже Ослами, радуйтесь своей ослиности; вы, которые еще являетесь людьми, обращайтесь в Ослов, если достанет вам на то мудрости, или молитесь от души, чтобы это сделали Боги.

Вы, ставшие уже Ослами, радуйтесь своей ослиности; вы, которые еще являетесь людьми, обращайтесь в Ослов, если достанет вам на то мудрости, или молитесь от души, чтобы это сделали Боги.

«Такие фигуры можно использовать для того, чтобы призвать помощь, — объяснил он озадаченному хозяину Эльга, показав тому свои описания Амфитриты и прочих. — Правильно ими воспользуйтесь, и к вашим услугам явится армия помощников — прямо из вашего сердца или с неба. Какое-то время они будут вам помогать; потом уже не смогут».

«Вот эти?» — спросил герр Хайнцель.

«Нет, не эти, — сказал Бруно, забирая их. — Это мои. Вы должны создать собственные».

Затем он поехал во Франкфурт, чтобы собственноручно вырезать геометрические иллюстрации к своей книге («De imaginum, signorum et idearum compositione»[422], последней из тех, которые Бруно отдаст в печать); работая там, он получил приглашение от молодого венецианского дворянина[423], который ознакомился с его трудами (но как? Бруно гащивал в доброй Венеции, но это было давно) и приглашал теперь Ноланца поучить его искусствам: Памяти, Матезису, Магии. Последнего слова, однако, молодой человек не написал. Бруно принялся сворачивать дела. У него созрел план[424]: план, включавший в себя Образы, Папу Римского, Церковь, статуи, дворцы памяти, нового короля Франции и конец света, каков он ныне. Бруно продолжал расти.

В конце 1588 года из Милана в Прагу приехал синьор Джузеппе Арчимбольдо и привез с собой императорскую голову[425]. То есть по некоторым документам мы знаем, что голова эта уже была там в 1591 году; разумеется, она могла добраться до императора и в 1588 году, когда столь многое на миг стало возможным.

Арчимбольдо много лет состоял на императорской службе и был пожалован дворянским титулом за труды (и за радости: жизнь и работа давали ему такое острое наслаждение, что казались едва ли не преступлением и грехом). Он ставил для императора потрясающие карнавалы и пьесы, строил автоматы, приводимые в действие водой, огнем и ветром. Он строил триумфальные арки, повествующие о победах императора над турками[426] («Расскажите еще, еще», — просил он генералов-победителей, делая наброски, составляя надписи и цвета; и собеседники его переглядывались немного виновато: на самом-то деле великой победы не было, но Арчимбольдо это не волновало: когда он закончит, она состоится). Возле одной из арок разместилась гигантская скульптура императора в доспехах верхом на коне, защищенном броней, и сходство оказалось столь велико, что один зевака исцелился от золотухи, просто коснувшись статуи[427]. Арчимбольдо не знал, смеяться ему или плакать.