Развитие этих отношений – дело эпохи предыдущей; в XV в. они в полном расцвете, и при сохранении духовной митрополичьей юрисдикции в делах специально церковных, власть митрополита над духовенством, даже в периоды наибольшей независимости митрополии от великокняжеской власти, не разрушала его подчинения по вотчинному землевладению и в порядке привилегированной подсудности княжеской власти. Мало того, мы уже видели вне территории собственно митрополичьих владений, великого князя в роли защитника церквей и монастырей в Москве и по городам от церковных налогов и поборов митрополита. На таких широких основах покоилась зависимость духовенства и церковных учреждений от великокняжеской власти, нашедшая завершение в эпоху Ивана III, когда и сама митрополия окончательно подчиняется этой же государевой власти.

Насколько именно землевладение служило основой зависимости церковных учреждений от княжеской власти, видно, например, из резкого заявления новгородского архиепископа Серапиона на соборе, разбиравшем в 1506 г. его столкновение с игуменом Иосифом Волоцким по поводу передачи им своего монастыря самовольно из удельного княжества Боровского в «великое государство» Московское: «я, – говорил Серапион, – волен в своем чернеце, а князь Федор (боровский князь Федор Борисович) волен в своем монастыре: хочет грабит, хочет жалует». В частности, именно монастыри с их вотчинами были предметом особого попечения великокняжеской власти, и управление их делами стягивалось все определеннее к государеву двору как высшей инстанции, пока к середине XVI в. (приблизительно) не стало одной из важных функций Приказа Большого дворца. При таких общих, веками окрепших условиях и отношениях, естественно, что и само назначение игуменов, по крайней мере в более крупные и важные монастыри, непосредственно интересовало великокняжескую власть и постепенно целиком перешло в ее руки. Само созидание монастырей происходило весьма обычно с прямым участием этой власти – по крайней мере в том смысле, что возникший монастырь, только что обстроившись и поставив свое хозяйство, спешил заручиться великокняжеской жалованной грамотой на свои земли и угодья, на право колонизовать свои вотчины пришлыми людьми, со льготами для них во всяких государевых пошлинах.

В прямой зависимости от великого князя – вместе с митрополитом или мимо него – стояли и епархиальные архиереи. Старорусская епархия представляла собой не только духовно-церковное, но и административно-владельческое учреждение. Само церковное управление, т. е. отношения архиерея к подчиненному белому и черному духовенству, было пропитано началами светского властвования, принимавшего в духе «национального вотчинного права» вовсе вотчинный, владельческий характер. В центре строя архиерейского управления стояла деятельность архиерейского дома по управлению обширными вотчинами и их населением, владычними монастырями и их землями (так называемые приписные – позднее – монастыри), а также по суду и расправе над белым духовенством, «тяглыми попами» и причтами, обложенными данью и оброками с доходов и церковных земель. По делам этого управления орудовал целый штат архиерейских светских чиновников, служилых людей разного калибра, наместников и дворян, прикащиков, десятильников и тиунов архиерейских. Элементы епархиального и вотчинного управления характерно переплетались и сливались в духе эпохи, когда всякое – в том числе и церковное – властвование так легко и неизбежно принимало владельческий характер. При подобном типе епархиального быта и строя и архиереи, естественно, сближались с боярами-кормленщиками и боярами-вотчинниками по своей социальной физиономии и своей роли в общественном и политическом быту Московского государства. И их мы видим примыкающими к составу великокняжеского двора, [как] «государевых богомольцев», рядом со слугами, государевыми боярами, в княжом совете и деятелями великокняжеской политики. Властное влияние великого князя на замещение епископских кафедр, по соглашению с митрополитом, было неизбежным и естественным последствием всего строя этих отношений.