– И чего плохого? – спросил я.
– А того, – заорал Тангейзер, – что я уже забыл дорогу к людям! Забыл, как заметку написать про фестиваль самодеятельности! Забыл, где газета «Труд»!
– Газета «Труд», – говорю, – на Пушкинской площади. Никуда не делась.
– А меня там видеть не хотят, – сказал Тангейзер. – И нигде не хотят. Все на меня жутко обиделись.
Я вышел с ним в прихожую. Там в углу стояла рябиновая трость – с дачи привез, чтобы приделать к ней костяную ручку; мне недавно подарили, старинную такую.
– Вот если посох сей, о грешный мой Тангейзер, листвой зазеленеет, то значит, бог тебя простил! – театрально продекламировал я.
Но он хлопнул дверью.
Потом я его несколько раз встречал в редакциях. Он сильно обтрепался, от него пахло портвейном. Видно было, что работы у него нет. Все его сторонились, и я тоже, вместе со всеми.
Наконец я раздобыл нужное сверло и хороший клей. Стал приделывать костяную ручку к рябиновой трости. Вижу, она как будто сырая. Повертел ее, а там почки бухнут, листочки лезут. В ноябре! Я тут же набрал его номер. Соседи говорят, что давно ночевать не приходил. Только повесил трубку, тут же звонок: старик, Тангейзера не видел? Во всех редакциях только о нем и спрашивали, а в «Труде» даже в штат хотели взять. Но увы. Я даже подумал, что бог его простил в печальном смысле: взял к себе.
Года через три я оказался на окраине, очень далеко. Вдруг вижу – знакомая фигура из автобуса вылезает. В одной руке портфель, в другой – сумка с продуктами.
– Тангейзер! – кричу издалека.
Он обернулся. Узнал. Хотел мне помахать, но руки заняты. Кивнул, повернулся и пошел к дому, который стоял на горе.
по поводу меда и лошадей Пять рассказов
Пять рассказов
Один раз я зашел к своему приятелю, книжку отдать. Сидим, кофе пьем на кухне, и тут входит его отец. Садится с нами, тоже берет чашку. Разговариваем.