Так делал и ба. «Вот это правильно!» – говорил он, а когда Люси как-то раз возразила, сославшись на учителя Ли, который сказал, что новые револьверы не перегреваются и на них не нужно дуть, ба счел правильным влепить ей удар такой силы, что искры посыпались у нее из глаз, нос обожгло огниво боли.

Нос у Люси так никогда и не выпрямился. Она прикасается к нему большим пальцем, думает. «Правильно, – сказал ба, – дать ему зажить самому». После того как синяк сошел, он посмотрел на лицо Люси и быстро кивнул. Словно давным-давно задумал это. «Правильно, у тебя теперь есть напоминание о том, что дерзить недопустимо».

Сэм стоит перед ней: бронзовое лицо, покрытое не только неизменной грязью, но еще и втертым в него порохом, чтобы походить на индейца, как его представляет себе Сэм, в боевой раскраске, но под всем этим – невинное лицо.

На этот раз, поскольку кулаки ба беспомощно лежат под простыней, а Люси, как она ни хороша, как ни умна, думает, что если станет досаждать ему, то он, возможно, встанет и набросится на нее, – Люси делает то, чего не делает никогда: видя, как Сэм выпячивает грязный подбородок (который можно было бы назвать хрупким, если бы не манера выставлять его вперед), она сцепляет руки, выставляет указательные пальцы и тычет ими в незатронутую боевой раскраской ямочку под нижней губой.

– Бабахай себя, – говорит Люси, и после ее толчка – таким погоняют преступников – Сэм оказывается за дверью.

Солнце иссушает их. К середине засушливого сезона дождь превратился в далекое воспоминание. Их долина представляет собой голую землю, разделенную пополам петляющим ручейком. По эту сторону расположены ветхие лачуги шахтеров, по другую – дорогие здания с настоящими стенами и стеклом в окнах. А вокруг опоясывает долину бесконечное золото обожженных солнцем холмов; а в их высокой пожухлой траве прячутся стоянки всякого сброда – золотоискателей, индейцев, группок бакеро[1], путешественников, преступников, а еще шахты, шахты и новые шахты, еще и еще.

Сэм распрямляет узкие плечи и перепрыгивает через ручей в своей красной рубашке, напоминающей крик среди бесплодной земли.

Когда они только поселились здесь, в долине росла желтая трава, на возвышенностях – низкорослые дубы, а после дождей появлялись маки. Наводнение, случившееся три с половиной года назад, с корнем выдрало дубы, половина обитателей долины и холмов утонули или покинули свои дома. Но их семью наводнение не затронуло – их хибарка стояла в одиночестве в дальнем конце долины. Ба напоминал дерево, расколотое молнией: внутри мертвый, а корни все еще цепляются за землю.