Писатель встретил меня в майке, не выглядевшей как только что надетая. Израильской красавицы в доме не было.

— Мы поедим? — спросил писатель. — То, что я сготовил. Жены нет — расстался. Она завела китайца. И все к нему унесла. Но тарелки есть. Водочку пьете?

Квартирка не походила ни на один известный мне писательский дом. В Москве они все как поросята от одной свиноматки. У стен шкафы со стеклянными створками, за створками издания, если есть зарубежные, то они стоят, выпятив груды суперов. У Горенштейна только в Германии и Франции вышло больше двух десятков книг. Но ни одной не было выставлено.

Дом больше походил на мастерскую художника. Маленький рабочий стол. Немного чистой бумаги. И все. Остальное — минимум для жизни: обеденный стол, два кресла, телевизор, кровать. Еда была здоровая и простая — макароны. Водка русская.

Надо было быть идиотом, чтобы произносить под это дело какие-то слова из придуманной жизни. Да и нужды не было. Я открыл фотоаппарат. И писатель забеспокоился.

— Я надену рубашку. Галстука не надо?

Я вынул диктофон и быстро поставил его на стол.

— Пусть он пишет, а мы сами по себе поговорим.