Рут замолчала, и они лежали в тишине. Вдруг малыш перекувырнулся, словно умоляя спеть еще. Она засмеялась и начала снова. После нескольких акробатических трюков и еще трех стишков она сказала:

– А мы с тобой отлично ладим, да?

Она продолжала говорить с ним, пока вытиралась:

– Все бросили меня, потому что я старая, толстая, беременная бабушка. Не говоря уже о том, что мать из меня никудышная. Но ты решил остаться.

Она просунула голову в ночную рубашку и, прислонившись к стене, натягивала ее на живот.

– Беда в том, что трудно быть хорошей матерью, если твоя собственная была так себе, только на курсах для беременных об этом не рассказывают. Приходится учиться в процессе – и если бы это была оплачиваемая работа, меня бы уволили за некомпетентность. Столько проблем и потерь, но ни капли благодарности.

Она наклонилась, чтобы спустить воду из ванны, и почувствовала, как малыш пинается.

– Погоди немного, еще чуть-чуть, и выпрямлюсь. – Она встала и обняла его. – Ты же не считаешь меня холодной и безжалостной?

Она ждала ответа, но ребенок оставался неподвижен.

– Надеюсь, что нет, потому что ты – все, что у меня сейчас есть, мой малыш.

26

26

Шейла забрала Рут поздно утром в пятницу, чтобы не попасть в час пик. Рут не выезжала из города уже несколько месяцев, и вид открытой сельской местности, простирающейся до самого горизонта, был как бальзам на душу. Стоял чудесный летний день, и когда они мчались по автомагистрали, она чувствовала себя как оказавшаяся на свободе узница. Настроение поднялось: они пересекли реку Тамар и направились через пустошь Бодмин-Мур, затем спустились к самой южной оконечности Корнуолла.

Они часто так ездили вместе в те годы, когда у них обеих были пожилые родители, о которых нужно было заботиться. Мать и отец Шейлы оставались в здравом уме и твердой памяти до восьмидесяти лет, а отец Рут внезапно скончался от сердечного приступа в семьдесят пять, и через год ее мать оказалась в доме престарелых в Редруте. Шейла вспомнила их с Рут мрачные визиты туда. Болезнь Альцгеймера иногда превращает людей в лучшую версию самих себя – более милую и более любящую, – но Анджелу Яго поразил горький и злой вариант этой болезни. Она сильно располнела и едва двигалась, проводя дни в лиловом пластмассовом инвалидном кресле у входа в дневную палату. Через несколько месяцев она перестала их узнавать, но время от времени, когда Рут доблестно описывала в ярких красках погоду или печенья из “Маркс энд Спенсер”, которые она принесла с собой, Анджела поднимала голову и косилась на дочь сквозь щели на пухлых щеках и кричала: “Да замолчишь же ты наконец?!” Тогда Рут замолкала и поджимала губы, прямо как в детстве, а мать продолжала ругать ее последними словами под взгляды остальных обитателей дома престарелых.