Инес шла слишком быстро, нервно размахивая руками, и люди расступались, чтобы нас пропустить. Я предположила, что эта спешка как-то связана с Эмори, хотя его мать, старая добрая Этта, не преминула мне сообщить, что он прекратил свои отношения с Инес.

Двумя неделями ранее Этта сидела в моей скромной гостиной и с высокомерием человека, привыкшего, чтобы ему подчинялись, пыталась мне втолковать, что Эмори все еще любит меня, поэтому мне надлежит прекратить это издевательское поведение и вернуться к исполнению обязанностей жены. Я улыбнулась и налила ей еще чаю. У меня не было сил рассказывать, что эти обязанности стали для меня пустым звуком. Ландшафт моей жизни навсегда переменился. Мне нужна была простота, а уж этого мне ее сын дать не мог.

Появление Инес у моей двери могло показаться пугающим, но все же мне никак не могла прийти в голову настоящая причина, из-за которой я бежала вслед за ней по сухим раскаленным улицам. Я волновалась за Луэллу. Только утром я читала, что немцы бомбили один город в Бельгии и убили девятерых гражданских. Все говорили только о войне. Жорж заверил меня, что Луэлла в безопасности, и все же я продолжала читать о бомбах, которые сбрасывали на порты Ла-Манша. В Париже жила моя мать, которая тоже утверждала, что с ней все в порядке, несмотря на творившиеся в городе ужасы.

Я все еще обходила больницы и искала в них младшую дочь, но вынуждена со стыдом признаться, что с началом войны, да и просто по мере того как шло время, мысли об Эффи ушли куда-то в дальний угол сознания, и я перестала верить, что она найдется.

Когда я вошла в дом Инес и поднялась по лестнице туда, где лежала спиной ко мне девочка с рассыпавшимися по подушке темными волосами, я ничего не поняла.

Я вопросительно посмотрела на Инес, которая, сцепив руки, стояла у стены, резко выделяясь на фоне лимонно-желтых обоев. Вдруг в дверь позвонили.

— Это, должно быть, врач, — воскликнула она и выбежала.

— Очень уж она дергается.

Я испуганно повернулась и увидела в кресле другую девочку, смотревшую на меня водянистыми голубыми глазами. Я предположила, что она имеет в виду Инес, которая мгновение спустя ворвалась в комнату в сопровождении дородного господина в черном пиджаке… Он поставил на тумбочку кожаный саквояж, открыл его и достал стетоскоп.

От вида стетоскопа у меня перехватило дыхание, как бывало всякий раз, когда я стояла рядом с Эффи и врач прижимал этот прибор к ее груди. Взгляд мой метнулся к кровати. Тощее плечико не могло принадлежать моей дочери. Инес не знала ее. Она, должно быть, ошиблась. Врач перевернул девочку на спину и стал расстегивать пуговицы.