Снова третья пела: «Второе пришествие сына Божьего на землю было в России. Как и обещал Христос, на этот раз Он явился в “силе и славе” в образе императора Петра III».

Вторая: «Родился он в Голштинии, там же и оскопился и был перевезен духовной матерью своей Богородицей, Елизаветой Петровной, в Петербург».

«Когда Петр III женился, жена его Екатерина II возненавидела его, – пели скопцы, – бывало, лягут они спать, а он – всё спиной к Екатерине. И в баню она его насильно ходить заставляла… И решила его Екатерина убить, чтобы самой завладеть царством. Как узнал Петр III об этом, переоделся он в одежду солдата, тоже скопца, солдат же сел добровольно на трон, на троне его и убили. А Петр III, называвшийся в миру Кондратием Селивановым, вместе с князем Дашковым-Мартынушкой под видом простых мужиков пошли странствовать по всей России и чистоту проповедовать…»

«Однажды, – вступала первая группа, – Селиванов и Мартынушка шли полем, и Мартын спросил у Селиванова, что может быть ему помехою на пути к спасению. Селиванов сказал: “Одно нехорошо, что твои глаза очень лепы”. Тогда Мартынушка остановился и выколол себе правый глаз».

Среди самых любимых скопцами страд и распевов было положенное на музыку Лептаговым послание Кондратия Селиванова, пелось оно обычно тоже тремя группами голосов:

«Возлюбленные мои детушки, берегите истинного отца своего крепость, дабы ни малейшая не одолела вас слабость и грех-лепость, ненавидит бо душа моя лепости; она, яко вселютейший змей, всю вселенную пожирает и от Бога отвращает, да и до Бога не допущает…» (Первая.)

«До гробовой доски надо всей плоти своей бояться, и иной, оскопивши своей плоти некую часть, да говорит: “Я теперече прав”. Нет, еще хорошенько коня направь, чтобы всего не увез, и вожжи не покидай из рук по смерть; и не верь коню, что смирен, а сиди, не дремя, а всегда в небо гляди и на то надейся, что семьдесят лет Богу служил, и не верьте плоти – ни молодой, ни старой: при смерти обманет…» (Вторая.)

«Так-то иной конь, чуть жив и со двора не может сойти, а того и гляди, что ушибет; так-то и иной простяк “скопится” да и говорит: “Ну, теперь я оскопился”, а глядишь, к запрещенному древу к смертному подкатился да и говорит: “Сестрица, я теперь бессомненной. Мы теперь про Бога можем говорить”. А глядишь, на обоих платье и горит…» (Третья.)

Кончалась эта партия совместным псалмом скопцов и хлыстов:

И через десятилетия после создания хора «Большая Волга» временами к Лептагову возвращалось ощущение его неправоты перед хором, ощущение, что нечто, бывшее для этих людей главным и чего они от него, Лептагова, ждали, ему Богом не дано. Я это очень хорошо чувствовал, когда пел свою партию совсем древний старик – кажется, дальний родственник Даниила Филипповича. Я не могу сказать, что с ним он вел себя иначе, чем с другими хористами, но он явно был смущен виноватостью и смирением, которое было в том, что пел старик. Лептагов никогда его не правил – наоборот, стоило тому вступить, отходил, отступал в сторону, не пытаясь использовать партию хлыста для своих построек.