Лодка Тома пришвартована в бухте неподалеку. Когда он в море, домик кажется уютным, надежно защищенным от внешнего мира зарослями мангровых деревьев. Когда он дома, это руки, смыкающиеся у меня на горле.

— Шторм идет, — раскатисто произносит Том, сидя ко мне спиной. Из-за ребенка моя походка стала тяжелее обычной и извещает о моем приближении прежде, чем я успеваю настроиться на контакт. Его стул стоит так, чтобы он мог обозревать с него океан за окном. Для рыбака погода — это все.

— На Багамах ливень, — добавляет он хриплым со сна голосом, в котором слышится та самая неописуемая интонация, которая все росла с годами нашего брака. — В конце концов он сюда доберется.

В Томе меня привлекла эта его любовь к морю — капли воды на коже, привкус соли на губах при поцелуях украдкой, ветер в волосах и, когда он уходил на лодке, — ощущение приключения. Тогда я была моложе: мне было всего пятнадцать, когда мы начали встречаться, шестнадцать — когда поженились, и меня привлекали, казалось, безобидные вещи — его большие ладони, мускулистые загорелые руки, широкие плечи, накачанные тасканием коробок и ящиков с сомнительным содержимым. Я думала, что с таким мужчиной буду в безопасности, но это оказалось еще одним обманутым ожиданием.

— Погода испортится? — спрашиваю я.

В нашем захолустье штормов хватает. Да, последнее время не случалось сильных гроз, но когда я была девочкой, по Ки-Уэст ударил страшный ураган. К счастью, обошлось без жертв, однако я до сих пор помню, как задувал ветер, а вода едва не поглотила дом моих родителей. Я была вне себя от ужаса.

— Да похоже, можно не беспокоиться, — отвечает Том. — Бюро погоды считает, как сказали по радио, что он пройдет мимо.

— Ты сегодня выходишь в море? — Я стараюсь говорить ровным голосом. Я уже уяснила, что настойчиво интересоваться тем, куда он пойдет и что будет делать, не стоит. В такие времена мужчина может решиться на что угодно, чтобы добыть пропитание.

Том утвердительно вздыхает.

Я прохожу к столешнице, стараясь ничего не задеть, но мое бедро врезается в плиту, и я спотыкаюсь о ящик со льдом на полу.

В тесном домишке и в тисках семейных уз приноравливаешься использовать физическое пространство в качестве своего рода защиты, обретаешь текучесть и пластичность, чтобы прогибаться под чужую волю. Но сейчас мое тело изменилось, живот раздулся, ноги стали неуклюжими, и мне пришлось заново осваивать искусство занимать как можно меньше места — для себя и ребенка. Когда вас двое, трудно действовать быстро.

Я ставлю перед Томом завтрак.