Он: До свидания.

Я: Спасибо вам.

Еще раз прощаюсь с Богатырем. Трое задержанных сидят на спаренных стульях. Девица дремлет в карцере. Я прощаюсь с ассистентом. Я на пороге.

Младший по чину благодетель — в дверях: «Так ты все понял? Никому не говори. Жене не говори. В среду придешь». Китель распахнут. Мерцает папироска. Меркнут погоны. Я удаляюсь.

У них отсутствует чувство меры. Они алчны. Я даю, он возмущается, топочет ногами, составляет с Богатырем документ, и вдвоем напрягают меня возвести взятку во вторую степень.

«Из-за случая нельзя обвинять систему», — начинает мама. «Сколько раз мы тебе внушали — ни во что не вмешивайся», — ворвется в исповедь сестра.

Может быть, сходить в церковь? А если священник куплен? Так оно наверняка и есть.

Обратиться в «Человек и закон»? Все синхронно изложить. Со мной отправятся сотрудники. Снабдят меченой купюрой. Я вручу ее одному из двоих. Лучше младшему, поскольку он, наверно, обычно сшибает. Младший сразу расколется. Что у него за душой?

Сейчас же поеду в Большой дом. Или предварительно проконсультироваться с адвокатессой? А нельзя ли найти опеку в лице клуба? Что, если сейчас позвонить жене, чтобы она телефонировала в отделение, поинтересовалась, где я: якобы вместе ходили на концерт и кто-то ей сообщил там или позвонил после, что я задержан.

Может быть, не носить денег и просто все забыть?

Может быть, использовать сюжет? Неудача или удача? Не я ли маялся отсутствием за последние недели «творческих командировок»? Ожидаемая в отделении плата — это как бы за билет. То, что не ублажил слух «Землянами», — не напоминание ли о миссии?

Философствую далее: я действительно, хотя абсолютно символически, отстранял мента. Он, как представитель власти, осерчал. Составление им рапорта — следствие злобы и непорядочности. Подпись униформистки под документом понятна: менты — ее опора, хотя, с другой стороны, она-то уж видела мою невиновность. Череда милиционеров до приезда в отделение, в общем-то, ни при чем. Дежурные — даже спасители, если не наврали мне относительно законных последствий рапортишек. Пятнадцать суток, пожалуй, не обязательны для развития темы.

Может быть, никого не вовлекать в мою новеллу, покорно сунуть ментам бабки и постараться забыть. Меня разве мало унижали?

Я уступаю вам копченую колбасу и Пугачеву, уличные термометры и Розенбаума... Я готов... Я.. Это все их. Что не зачислено еще в ряд потребления и дефицита: эпилепсия, инакомыслие, самоубийство? Я должен был: умереть там, в бытовке преступников, или позже, в отделении, или еще позже, на реанимации, или в загородной канаве.