Примечательно и то, что процитированные выше слова Николая у стен построенной после восстания Александровской цитадели, в которой император угрожал Варшаве «разгромом», сопровождались формулировкой «и, уж, конечно, я не отстрою ее заново»[1759]. Было ли неизвестно откуда появившееся дополнение к прямой угрозе свидетельством имевшихся у монарха сомнений? Интересно, что несколькими годами ранее П. А. Вяземский, фиксировавший в своем «Дневнике» резкие критические замечания относительно пушкинских текстов, записал: «Смешно, когда Пушкин хвастается, что „мы не сожжем Варшавы их“. И вестимо, потому что после нам пришлось же бы застроить ее»[1760]. Поэт, придерживавшийся в отношении подавления восстания установок, диаметрально противоположных властным, чутко уловил суть выстроенной дуальной модели взаимоотношений, в основании которой лежала связка разрушение – восстановление.

После подавления восстания по вводимому в Царстве «Органическому статуту» (1832 г.) польский сейм и польская армия перестали существовать. Существенно, что «Статут» не уничтожал коронование монарха как польского короля. Согласно статье 3 этого документа, «Коронование Императоров Всероссийских, Царей Польских, заключается в одном и том же священном обряде, который будет совершаем в Москве, в присутствии Депутатов Царства Польского, призываемых к участвованию в сем торжестве»[1761]. По сути, Николай I не нашел возможности просто перечеркнуть александровское установление. Даже после бунта поляки оставались, по точному определению Н. М. Карамзина, в утвержденном законом «достоинстве особенного державного народа»[1762].

В мае 1831 г. в Петербург прибыла делегация Царства Польского. По этому случаю в Зимнем дворце были собраны представители военного и гражданского корпуса империи – генералы и адмиралы, штаб– и обер-офицеры гвардии, сухопутный и морской штаб, сенаторы, гражданские чины первых четырех классов, а также придворные[1763]. Дамы были одеты в «русское платье»[1764]. «Старший депутат» произнес речь, в которой выражал монарху «верноподданнейшую благодарность за Всемилостивейшее всепрощение и за оказанные Царству милости»[1765]. Важные для позиционирования власти Романовых в Царстве риторические структуры «прощение» и «благодарность» сошлись наконец воедино. Чтобы обрести благодарность за прощение, потребовалась, впрочем, директивная установка со стороны императора, а пространством, в котором все присутствующие смогли обнаружить столь вожделенную гармонию, стал Зимний дворец. Нарратив взаимодействия с Польшей усложнялся, но не менялся.