– Разве я мог не прийти? – Он поставил тарелку и погладил меня по рукам. – Мне это в радость.

Я наложил себе еды, и мы подсели к Лале, которая наворачивала рис сервировочной ложкой, едва помещавшейся в рот.

После ужина все пили чай с залабией – пропитанными сиропом спиралями жареного дрожжевого теста, – пока мама, Лале и я рассказывали о Бабу.

– Когда мы впервые встретились, он стоял на крыше дома – собирался поливать фиговые деревья, – вспомнил я.

– Как он любил свои фиговые деревья! – воскликнула мама. – Возможно, даже сильнее, чем собственных детей.

Все дружно рассмеялись, поскольку вероятность того, что это правда, не была равна нулю.

– Помню, он еще разоделся, полез на крышу в брюках и красивых ботинках.

Мама кивнула и снова рассмеялась, хотя в ее глазах блестели слезы. Не знаю, был ли смех тому причиной или она уже не могла сдерживать горе.

А может, и то и другое сразу.

– Бабу все кричал Сухрабу, чтобы тот ему помог. Сухраб – это дедушкин сосед. И мой лучший друг. В общем, Сухраб пытался распутать шланг, я стоял, смотрел на все это, а Бабу такой: «Мне все равно, что ты пролетел половину земного шара, чтобы меня навестить, вот полью фиговые деревья – и тогда спущусь».

– А вот про это ты не рассказывал! – закричала мама.

Лале, икая и всхлипывая, поделилась историей о том, как они с Бабу вместе смотрели иранские сериалы и дедушка знал всех героев поименно и мог пересказать все сюжетные линии за последние двадцать лет.

После наступило затишье, и я налил Лэндону свежего чаю.

– Спасибо, – поблагодарил он. Я сжал его руку под столом, и он как-то странно на меня покосился.

– Мам, не хочешь рассказать историю про Бабу и афтабу? – спросил я.

Глаза у мамы сделались просто огромными, а гости прыснули со смеху.

– А тебе-то кто ее рассказал?

– Зандаи Симин.

– Ну Симин-ханум, только попадись мне! – вздохнула мама и перешла на фарси.

Бабушка, сидевшая позади меня, негромко поинтересовалась: