Уже по состоянию на 1792 г. Лёверс обращает внимание на бинарность мышления Робеспьера: его склонность делить людей на плохих и хороших, друзей и врагов. Напрашивается мысль, что именно такая логика обусловила отношение Неподкупного к террору; по сути, это и есть логика Террора. Но откуда она взялась? Была ли она свойственна всем революционерам XVIII века? Автор не пытается ответить на эти вопросы, он только констатирует. Вообще, примерно с 1792 г., его герой перестает вызывать симпатию и сочувствие. Нет, он не кажется злодеем. Он просто выглядит странным. Для читателя, не разделяющего революционных идеалов, Робеспьер становится персонажем с совершенно непонятной логикой. Трудно определить, куда делся прогрессивный адвокат и откуда взялся разоблачитель всего на свете, чья жизнь представляет собой череду конфликтов.

Еще один важнейший вопрос, который неминуемо приходит в голову во время чтения книги, и который автор игнорирует, это вопрос о природе, причинах, сущности террора. Разумеется, это тоже масштабная проблема, требующая отдельной работы, проблема, к которой не раз обращались историки, возможно, вообще главная проблема в изучении Французской революции. Никто не ожидает, что Лёверс решит ее раз и навсегда, но представляется, что, ведя рассказ о центральном персонаже эпохи Террора, автору стоило бы высказать свое мнение по данному вопросу, возможно, солидаризироваться с одной из существующих интерпретаций. Открыто Лёверс этого не делает, но по ряду фраз можно примерно догадаться о его видении данного вопроса. Так, на странице 273 говорится о том, что исключительные законы были ответом на измену на фронте; на странице 306 указано, что навязчивые идеи во французском обществе времен Террора (мания заговоров и т.п.) нельзя считать паранойей: они были вызваны тяжелым политическим положением. Таким образом, можно предположить, что Лёверсу близка так называемая «теория обстоятельств»: представление о том, что террор был вынужденной мерой, к которой революционерам пришлось прибегнуть из-за деятельности внешних и внутренних врагов. Такая точка зрения представляется весьма уязвимой. Так как «теория обстоятельств» исходит из высказываний самих деятелей 1793–1794 гг., закономерно, что Лёверс, говоря о терроре, в основном воспроизводит точку зрения своего героя. Автор стремится разрушить представление о Робеспьере как о кровожадном диктаторе: он подчеркивает, что в 1793 г. Неподкупный защищал сторонников жирондистов, оставшихся в Конвенте, Дантона и Демулена, когда встал вопрос об их аресте; дальновидно выступал против политики дехристианизации и гонений на священнослужителей, утверждая, что притеснение верующих в конце концов будет на руку контрреволюции (с. 293, 304, 313–331). Говоря о последних неделях жизни Робеспьера, Лёверс отмечает, что тот парадоксальным образом выступал и за, и против террора одновременно (с. 349–350). К сожалению, никаких попыток объяснить это интересное явление, историк не предпринимает.