Когда я первый раз услыхал, как Рейко Сакураи изображает того, кого она называла «учитель», я едва не расхохотался, но вскоре мне стало тяжело. Она говорила, как ведущие детских телепрограмм, с каким-то органным тембром, а еще это напоминало то ли волка, то ли старика. Говоря от лица «учителя», она до смешного изменяла свой голос. Но это казалось смешным только на первый взгляд, вообще же здесь не было ничего забавного, напротив, ее манера речи выдавала злобу и горечь. Я пытался понять, отчего все эти странности, почему эта женщина повредилась в рассудке. Мне стало ясно, что в сердце своем она затаила ненависть. Ей было необходимо излить ее на кого-нибудь, иначе ненависть обратилась бы против нее самой. Рейко Сакураи испытывала неистребимую ненависть к человеку, которого она называла «учителем». А ребячьими интонациями она старалась скрыть эту ненависть, хотя, разумеется, это у нее не совсем получалось. На самом же деле она и не думала ничего скрывать.

Тучи на горизонте больше не двигались, лишь жара становилась все сильнее. Я заметил еще одну странность у Рейко – она всем своим существом стремилась добиться того, чтобы никто ни на минуту не отводил от нее глаз. «Никто не посмеет посмотреть мимо меня, я не позволю себя игнорировать», – вот что выражал ее взгляд. И это не было сиюминутным капризом, здесь и сейчас, передо мной. Она жила с этим постоянно.

– «Покупать кокаин, где бы то ни было, это всегда очень романтично, это чрезвычайно романтично, сначала мы приобрели у таксиста, смахивавшего на мелкого бандита, гашиш, причем требовалось вызвать у него доверие, так как кругом было полно полицейских в штатском, охотившихся как за продавцами, так и за их клиентами, именно поэтому, чтобы купить даже марихуану, требуется установить доверительные отношения, и не только в Танжере, но и в любом другом марокканском городе, гашиш покупают так же, как и в Нью-Йорке, его можно найти на каждом углу, а вот кокс всегда прячут во всяких смешных местах, кокс в Нью-Йорке, в Майами и в латиноамериканских городах – это сфера деятельности людей определенной категории, которые это дело контролируют: в Париже по этому вопросу нужно обращаться к „Ангелам Ада“, в Брюсселе этим занимаются хирурги, но это всегда отдельная категория людей, и для этого они отведут тебя в особое место, так в Танжере с этим таксистом нужно было пробираться по каким-то переулкам в центре города, а потом найти парней, которых звали братья Мазир. У них было что-то вроде небольшого банка, хотя они на самом деле были обычными ростовщиками и жили на первом этаже старого дома в ростовщичьем квартале, что располагался в гуще переплетений улочек портовых предместий на склоне холма, но, разумеется, они сами не торговали наркотиками, таксист подошел к ним и вернулся с указанием ехать в некое пригородное место, а там не стоит особо миндальничать с чуваком, стоящим на стреме, и задабривать его деньгами, выражать сомнения или злиться, потому что, как только деньги будут у него, вся шайка тотчас же испарится, нет, напротив, нужно оставаться хладнокровным, если хочешь, чтобы сделка состоялась, он сказал, что кокаин где-нибудь да найдется, и что самое главное – надо передать ему деньги и отблагодарить его за труды, а лучше всего, если это сделает женщина, потому что в арабских странах льстивого человека ни во что не ставят, а при слабом владении языком слова благодарности легко могут быть истолкованы как лесть, так вот, лучше женщины этого никто не сделает, а так как та девица была официанткой, она немного говорила по-французски, и все уладилось, она поблагодарила этого мафиози на примитивном французском, мол, как приятно было пообщаться с таким деловым человеком и так далее, а место, где мы остановились, было полностью открыто, это было что-то вроде стоянки, окруженной с одной стороны лесистым парком, а с другой – роскошными особняками и общественным садом, вот там мы ждали около получаса, пока состоялась сделка, было скучно, и я стал курить гашиш, и дал немного той девице, а поскольку она курила первый раз, ее пробило на смех и разговоры, мне пришлось заткнуть ее, ибо слова „кокаин“ и „гашиш“ звучат одинаково на всех языках, а она принялась говорить всякие глупости типа: „Ну я же не хотела ничего плохого“, и тогда я устроил ей выволочку: „Думала ли ты о плохом или нет – это твои проблемы, а если ты попадешься с наркотой, ты не представляешь, чем это может закончиться, ты всегда жила словно в коконе, ты не имеешь никакого представления о том, что такое закон и что из себя представляют его блюстители, они могут взять тебя со всеми потрохами, а тебе ничего не останется, как покориться и делать все, что они потребуют, ты вообще не знаешь, что это такое, а мало того, ты находишься в исламском государстве, здесь еще сохранились места, где тебя подвергнут публичной казни, тебе отрежут руки и ноги“, – вот так я ее заткнул, и она сказала: „Ладно, тогда будем называть кокаин и гашиш как детей – Ко-тян и Га-тян“, она была настоящая сумасшедшая, эта девица; там, где мы находились, повсюду росли пальмы и оливы, а кроме того, ну, как их там, похожие на эвкалипты, короче, везде росли деревья, наш автомобиль был марки „Мерседес“, а все остальные – только старые „рено“ и „ситроены“; гашиш оказался высшего класса, его, как и кашемир, изготавливают в Экосе, и это самое лучшее в своем роде, он был просто убойный, а ведь я перепробовал все вплоть до героина, но мне не нравятся ощущения на пике его действия, каким бы ни был продукт, когда его действие проходит свою высшую точку и немного ослабевает – именно тогда чувствуешь наибольшее наслаждение, конечно, от вдыхания или инъекции эффект бывает разным, но действие любого наркотика распространяется волнообразно, можно ощущать его наивысший подъем и спады; и тогда, в тот самый момент, когда алкалоиды гашиша стали производить подлинную революцию в моей голове, к нам подъехала машина, это был старый „ситроен“, настоящая развалина, и в кабине сидели две монашки и молодой человек, две католические монашки, понимаешь? Католические монахини в мусульманской стране, в своих клобуках – это, конечно, сильное зрелище. А мне сразу представилась вывеска: „Здесь продается белый порошок“, потом мы тронулись вслед за „ситроеном“, мы заехали в один из запутанных окраинных районов, который не изменился со времен средневековья, эти трущобы появились одновременно с возникновением самого города, кочевники, пришедшие со всех сторон света, маленькие домишки, сложенные из белого камня, кое-как лепящиеся вокруг общественного колодца, дубильни, рынок, где грудами навалена баранья требуха, босоногие дети, играющие на площади, стая птиц, собирающаяся около издохшей собаки, там была еще и мечеть, ничем не отличавшаяся от других домов, кроме того, солнце уже заходило, мы дали денег водителю такси, их хватило бы на три грамма кокаина, и вот наш шофер отправился куда-то с тем парнем из „ситроена“, а эти монашки были близнецами, они были не местные, они были белые, и я немного поговорил с ними по-английски, они были из монастырского хосписа, что находится со стороны мыса Спартель, который возвышается над Гибралтаром, и тогда я узнал, что все монахини обязательно имеют диплом медсестры; я вышел из машины, чтобы поболтать с ними, а девке велел не высовываться ни под каким предлогом. „Если ты не послушаешься меня и вылезешь из тачки, я тебе вечером пи…ду зубами порву!“ – припугнул я ее, а эта дура мне и отвечает: „О, да-а-а-а-а!“, и смеется, идиотка, лучше бы я ее продал туарегам в рабство, но так как о том, что я поехал вместе с ней, знали по меньшей мере два японца, это могло бы для меня плохо кончиться, поэтому я одумался и сказал ей вежливо: „Пожалуйста, посиди в машине, если ты будешь умницей, сегодня я угощу тебя барашком и буду лизать у тебя между ног в течение нескольких часов“; я ей так сказал, потому что баранина, после того как переварится в желудке, расщепляется на элементы, которые, попадая в кровь, придают характерный запах выделениям из подмышек и вагины, и в том месте, где есть сложная сеть потовых желез и капиллярных сосудов, будет выделяться запах, напоминающий запах печенки только что убитого оленя. „И этот запах от подмышек такой эротичный, ты понимаешь? Ну ладно, если ты спокойно посидишь десять минут в машине, я тебя до отвала накормлю марокканским барашком, с солью, высушенным в тени и сваренным в горшке, а еще кровь и печень, сваренные в земляной печи! Это раз в десять вкуснее, чем утка, что подают в «Серебряной Башне», это настолько вкусно, что пятьсот-восемьсот граммов мяса проглатываешь, даже не заметив, к тому же баранина не воняет, она приобретает запах после того, как переварится, твоя кровь смешивается с бараньей, отчего и получается такой запах, который потом чувствуется у тебя промеж ног и под мышками, а когда я буду лизать тебя и твой клитор, твои выделения будут пропитаны этим запахом, им будет благоухать вся комната“, – так я ей говорил, а девчонка была уже вся под кайфом от выкуренного ею гашиша, ведь курила она в первый раз, и она так и сидела, высунув язык, как ребенок, способная только на то, чтобы качать головой из стороны в сторону, и тогда я отошел от машины и стал удаляться по лабиринту, а ведь уже начинало темнеть, Рейко, а монахини стали предупреждать меня об опасности, но я сказал им в ответ: „Все нормально, не беспокойтесь, я умею себя вести в таких местах“; я нормально себя чувствую, когда гуляю в подобных местах, а тем более если еще и один, когда идешь по кварталу с плохой репутацией, не следует идти, засунув руки в карманы, нужно помнить, что ты находишься за границей, что ты иностранец, не надо напускать на себя слишком гордый и самоуверенный вид, но не следует и показывать, что боишься, это как две стороны одной медали. Нужно идти, будучи начеку, и получать от этого удовольствие; и я пошел в сторону мечети, что стояла на вершине холма в розовом закатном свете, навстречу мне попадались самые разные люди, собаки, птицы, а вдали неясно обозначалась светлая линия горизонта, и вдруг свет Корана воссиял в небе, и все шумы и голоса вокруг были от него… Тем вечером, как обычно, перед обедом я принял всего одну дорожку кокаина, а та девица, впервые попробовав кокса, разлеглась в мазохистской позе, на ее лице читался стыд, казалось, оно говорило: „Мне грустно, я не умею играть на разнице двух желаний“, и ты, Рейко, ты всегда была такой же; в такси, что мчалось сквозь ночь, она высунула голову в окно и запела гимн своей школы, она была красавица, она прекрасно выглядела, но, по-моему, в школе у нее никогда не было друга, ибо она была по-настоящему чокнутой, если бы она родилась где-нибудь в Южной Америке, она бы обязательно стала звездой; перед тем как отправиться в ресторан, я смотрел по телевизору прибытие Жискар д’Эстена в Рабат, а она улеглась у моих ног, обхватила их руками и начала их лизать, лизать от колен, она была раздета, совсем голая, но я не просил ее раздеваться, но, поскольку она была с приветом, я позволил ей делать с моими пальцами все, что она захочет, и она засунула их себе в рот, а это было еще до моего знакомства с Кейко, и она сосала пальцы у меня на ногах в течение двух часов, экран телевизора испускал зеленый свет, и, любуясь на ее зеленые ляжки и задницу, я захотел услышать от нее „нет“, но так как это был ее первый опыт с кокаином, вся ее кровь была отравлена ядом мазохизма, и она сосала мои пальцы, словно собака, нашедшая кость, вот тогда мне захотелось, чтобы она сказала „нет“, но я понимал: чтобы заставить ее это сделать, мне понадобилась бы помощница; каждый раз, когда я рассказывал эту историю Кейко, та возбуждалась как бешеная, и именно поэтому она привела тебя, Рейко, я помню, помню, как однажды, когда ты брала у меня в рот, Кейко вставила тебе в задницу тюбик губной помады, а ты помнишь? это случилось спустя некоторое время после нашей первой встречи, помнишь? Я еще ничего не знал о тебе, я считал тебя обыкновенной девицей, вероятно, с примесью мазо, приехавшей из деревни, чтобы попытаться получить роль в музыкальной и немного эротической комедии, у тебя всего-то и было, что приятная мордашка и красивое тело, ты говорила о сложных вещах, читала умные книжки и неправильно употребляла вычитанные оттуда понятия, и все-таки я заметил, что у тебя есть некоторые способности, и сначала, даже когда ты ничего не говорила, мне казалось, что ты самая настоящая оторва, но сдержанная, осторожная, конечно, это возбуждало во мне любопытство и мне захотелось поэкспериментировать, мне хотелось услышать твой голос, когда ты закричишь „нет!“; ну так вот, ты начала сосать мой член, а я велел тебе не останавливаться, что бы ни произошло, и ты согласно кивнула, не выпуская, правда, член изо рта, помнишь? а Кейко это рассмешило, и она двумя руками раздвинула тебе ягодицы и твое влагалище так, чтобы мне было хорошо их видно в зеркало, Кейко ведь настоящий гений, когда дело касается зеркал; как и было задумано, Кейко смазала твою дырку маслом и ввела туда анальный вибратор, но у нее возникла идея использовать в этом качестве губную помаду „Шанель“, как она заметила, задница у тебя была маленькая и славненькая, как у младенца… Рейко, ты ведь сильная и умная девушка, может быть, ты об этом забыла, но ты так и не произнесла „нет“, ты говорила мне очень тихо, так, чтобы только я мог тебя слышать: „Учитель, велите ей остановиться, учитель, пожалуйста, скажите Кейко, чтобы она прекратила“, все повторяла и повторяла ты; разумеется, Кейко все было отлично слышно, и все твои „скажите, чтобы она прекратила, велите Кейко остановиться“ очень смешили ее, она прямо наслаждалась этим, правой рукой она вкручивала тебе в зад губную помаду, а левой поворачивала маленькое зеркальце так, чтобы показать мне твой анус, весь красный от помады, время от времени она прикладывала зеркальце к своей промежности и ерзала по нему, и вплоть до сегодняшнего дня наши развлечения втроем, с тобой и с Кейко, остаются для меня самыми памятными, даже более памятными, чем только с тобой одной или только с Кейко, и даже больше, чем со всеми прежними девушками, хотя я и приводил их к себе по пять-шесть; все равно то, что было между нами троими, возбуждает меня больше всего и не идет ни в какое сравнение, между нами никогда не было этих сопливых сантиментов, это было больше, чем просто обнаженные тела и половые органы, это было… да, это можно назвать устаревшим словом „моногатари“, то есть „сказ“, это самое прекрасное определение, самое прекрасное слово в нашем языке… моногатари… нет более романтичного слова, чем это, его можно произносить только шепотом, и сразу чувствуешь, как начинает вибрировать твое тело. Не так ли? Повтори за мной: „Моногатари, моногатари, мо-но-га-та-ри, мо-но-га-та-ри“, вот так, шепотом, „вещи“ (моно) „разговаривают“ (катару), ты понимаешь, какое это необыкновенное слово, говорят, что оно было изобретено специально для мазохистов, „гатари“, это сходство двух слогов и создает впечатление, благодаря которому можно прочувствовать все тончайшие оттенки и смыслы; иначе говоря, чтобы что-нибудь сказать, нужно самому стать вещью, мысль глубокая, ведь вещи – это те, кто подвластны, кто говорит, и эти говорящие вещи – рабы, евнухи, проигравшие сражение генералы, угнетенные, те, кто в меньшинстве, примитивные народы, дикари, а те, кто живет грабежом и убийством, кочевые народы – они как раз ничего не говорят, они ни о чем не рассказывают, считается, что орды Чингисхана не имели собственной истории; а бредни ученых убеждают нас в том, что наши предки, пещерные люди, изобрели язык только потому, что они не могли выжить в одиночку, им была нужна общность, чтобы противостоять более сильным зверям, что язык родился из системы охотничьих знаков… какая глупость, Рейко, ты ведь много читала, ты же знаешь об этом, правда? Система знаков – это всего-навсего система знаков, ну, вроде той, что обмениваются подающий и принимающий в бейсболе или в футболе, когда защитники создают искусственный офсайд, в системе не нужны слова; а другие ученые мужи утверждают, что язык появился лишь потому, что два племени, собираясь у костра, могли пообщаться, все это вздор, вот ты говоришь мне про ученых, хотя девицы из садомазохистского клуба за углом ближе всего к истине: только боль, и ничто другое, может породить слова, если бы не существовало страха за свою жизнь, то эволюция просто не началась бы, и не было бы никакого прогресса, и никто бы и не подумал заговорить; а как ты полагаешь, почему есть люди, которые изучают иностранный язык уже будучи взрослыми? да потому что они ждут, пока их не клюнет в жопу жареный петух, и только тогда начинают учиться, то же делали и наши пращуры, все это были времена незапамятные, и, конечно, проблема состояла не в том, чтобы запомнить несколько иностранных слов; они изобрели язык, но кто конкретно его изобрел? Для охоты или плясок у огня слова не требовались, так, значит, кто?.. И вот я говорю, что это были приговоренные к смерти и рабы, или инвалиды от рождения, которые не могли ходить на охоту, им было нужно объяснение, прощение, им было необходимо объясниться, чтобы вырваться из лап смерти; вот они-то и стояли у истоков языка, они и были первыми сказителями, певцами моногатари, язык пришел к нам от мазохистов. Садисты, хохоча, засовывали им в задницу колпачки от губной помады, а те, надрываясь, тряслись от боли, вот и все… а ты, ты вела себя превосходно, знаешь, почему я так говорю? Если бы ты тогда закричала „нет!“, или заплакала бы, или же разозлилась, то наша замечательная игра тотчас бы и закончилась; мне постоянно, постоянно, постоянно, постоянно, постоянно, постоянно снится один и тот же кошмар: картины облавы в варшавском гетто, мальчишка прячется среди руин в квартале, прочесываемом эсэсовцами, их отряды проходят дом за домом, поджигая их при помощи огнемета, солдат многие сотни, и они должны произвести окончательную зачистку в этом квартале, а у парня нет ни малейшего шанса вырваться оттуда, и он прячется там, в развалинах гетто, не смея вскрикнуть, превозмогая страх, и это все я вижу в моем сне, и паренек не может одержать победу над этими молодыми людьми, ощущающими полнейшее превосходство своей модели мироустройства, а ему всего десять лет, возраст неустойчивый, жестокий, и в конце концов эсэсовцы окружают его, они знают, что он там прячется, слышен их порочный смех, им весело, они забавляются, спрашивая, сколько времени потребуется, чтобы ребенок потерял голову от страха и вылез, громко крича, из своего убежища, это заводит их, и наконец эсэсовский капрал бьет ногой по краю мусорного контейнера, в котором спрятался мальчик, и вот он, окруженный множеством солдат, и капрал хватает его за волосы, чтобы вытащить из бака наружу, и мальчик кричит: „Нет! нет… нет!“; и в это мгновение я оказываюсь на его месте и игра закончена, я превращаюсь в этого мальчишку, понимаешь? Довести себя до того, что начинаешь орать „нет!“, это садомазохизм, причем не важно, идет ли речь о детской игре или же о судьбе Восточной Европы, это одно и то же, в то мгновение, когда кричат „нет!“, игра оканчивается, а ты это прекрасно поняла, Кейко была тобой просто восхищена, она сказала, что ты – супер, что ты была то, что надо, благодаря тебе сказка продолжалась, и это сказание, история между тобой, Кейко и мной ни на минуту не прекращалась, хотя это и было достаточно рискованно, и не могло кончиться ничем, кроме как разрушением, рано или поздно, и ты поддерживала это, ты оказалась достойной, а ты помнишь ту ночь, когда Кейко научила тебя этому танцу? да, ту ночь, когда вы с ней познакомились, помнишь? ты помнишь это, Рейко? ну да, ты всегда все помнишь»…