Есть ли запах у неудачи? Может она неуловимо изменять походку, голос, манеру говорить? Так или иначе, Тагерт убедился, что после четырех безуспешных попыток пятая и шестая будут равно безуспешными. Само снижение требований, самая потеря гордости и веры шептали работодателям: постой, присмотрись, он не тот, кто тебе нужен. И шевельнулась уж мыслишка: а не вернуться ли в Липецк? Там родители лежат на Евдокиевском кладбище, там его бывшая школа, там можно устроиться в пединститут, с красным дипломом МГУ его непременно возьмут, должны взять. Нет, нельзя в Липецк – дома больше нет, родители на Евдокиевском кладбище, и что делать в городе, с которым простился навсегда?

А на Преображение приключилось… как сказать? Чудо? Ну не чудо. Нечто. Идет Тагерт из издательства «Художественная литература», где нужен редактор, но, очевидно, какой угодно, только не такой. Тащится, как во сне, куда глаза глядят, а со стороны Бауманского сада ему навстречу тенью выплывает то ли священник, то ли монах. Ну а Тагерту что? Шагает, уставился в свои мысли, точно в омут. Поравнялись с черной рясой, и вдруг священник окликает его:

– Сережа? Тагерт? Вы ли это? Страшно рад видеть!

Тагерт поднимает взгляд, здоровается отчужденно: как разговаривать со святым человеком, не понимает. У чернорясника знакомые глаза и улыбка, но… кто же это?

– Не признали? – довольный, смеется тот. – Неужто не помните Георгия Чистова? Двумя годами раньше вас университет кончал. У Волкова на семинаре – ну, вспомнили?

– Егор? Конечно, помню. Как вот только к вам теперь обращаться?

– Да хоть как. Можно и как раньше. Что это вы какой-то… э-э-э… задумчивый? Стихи сочинять изволите? Что ж, дело молодое, как говорится.

Тагерт подумал, что Егор, надев рясу, возомнил себя старцем: «Дело молодое. Тебе-то самому на два года больше, чем мне». А еще вспомнился тот случай. Не случай, так – пустяк. Как-то филологи-классики собрались компанией к латинисту Николаю Федоровичу – поздравить с юбилеем. На дворе апрель, а в Москве холодрыга, народ явился в куртках, в пальто. У Егора тогда оказался шарф, повязанный поверх пальто по-итальянски – щегольским небрежным узлом. Сам ли он так завязал или жена помогала, Тагерт не знал. Но не удержался и сказал, что с этим шарфом Егор – вылитый Роберто Бениньи. Глупость! Егор тогда страшно смутился, покраснел, а Тагерт почувствовал, что ехидничать не следовало, не такой Чистов человек. Облачившись в рясу, Егор, похоже, навсегда избавился от насмешек – и не только по поводу одежды.

– Сережа, может, вы поспособствуете? – произнес Егор, он же отец Георгий. – Есть такой институт – ОЗФЮИ. Это на Большой Почтовой, можно от Бауманской дойти, совсем недалеко, я как раз оттуда, потом в Елоховскую…