Когда пришло время надевать рюкзаки и покидать поляну, начался мелкий дождь. Колея была глубокой, полной ржавой жижи, поэтому я прокладывал путь через кустарник над дорогой, и к моему лбу, к очкам ежеминутно прилипала мокрая паутина. Днём дождь усилился и назойливо барабанил по дождевику. Мы вошли в густой туман, и, казалось, будем идти в нём бесконечно. Вдруг дорогу преградил старый трухлявый бук, который упал на тропу совсем недавно. Я повёл девушку в обход и остолбенел: из центра пня торчало железное дуло винтовки. Осторожно, стараясь отклонить дуло в сторону, я вытащил оружие и сразу узнал легендарную винтовку Мосина: она была не ржавая, что странно, вот только приклад совсем сгнил. На корпусе виднелась гравировка «1938». Винтовка оказалась заряженной, но спусковой крючок не нажимался. Я решил, что в просторном дупле был схрон партизан, а потом их убили, и винтовка осталась в дупле на полвека. Оставлять такое сокровище в лесу, конечно, мы не могли: замотали остатки оружия в целлофан, который обычно стелили под палатку, и продолжили путь.

К турстоянке Баш-Дере пришли под вечер, едва волоча ноги по грязи. Лучшее место оказалось занято — три молодые женщины грели руки над высоким костром. Одну из них я сразу узнал — Пелагея, радастея из Костромы, ходила со мной в один из первых походов. Тогда, в конце девяностых, книга Евдокии Марченко «Радастея» набирала популярность в СНГ, пропагандируя теософию, оккультизм, неоязычество, и Пелагея попыталась рассказать мне про Ритмологию, Арийско-Вавилонянскую расу и Метод 7Р0. В ответ я пошутил про нью-эйдж и оккультные практики, после чего мы больше не ходили в совместные походы. С тех пор прошло пять лет, и, судя по внешнему виду Пелагеи, в её мире ничего не изменилось: на шее болтались амулеты, нашитые руны покрывали камуфляжную куртку. Подруги выглядели ещё суровее: брюнетка щеголяла в довольно грязном самодельном костюме единорога и всё время косила взгляд куда-то вбок; третья девушка, бритая наголо, стояла в тельняшке и трусиках, невзирая на промозглую погоду.

Пелагея прищурилась, поглядев на нас; Надя ответила ей взглядом, полным презрения. По кислому лицу моей подруги я понял, что она хочет уйти куда-нибудь подальше, но впереди уже начинался каньон. Мы поставили палатку метрах в тридцати от странной компании. Из ущелья неприятно тянуло, травы покрылись изморозью, поэтому я быстро разжёг костёр, сварил глинтвейн, и Надя заулыбалась, щёки порозовели. Напившись горячего вина, мы всё бросили — недоеденную кашу в мисках, котелок, сладости — и полезли в палатку.