Нашему парашютно-десантному отряду, сформированному недавно, необходимо было перед отправкой на выполнение боевой задачи заняться повышением боевой подготовки. С этой целью днем мы обычно тренировались в прыжках, а ночью отрабатывали приемы общевойскового боя.
Тренировочные прыжки проводились в условиях, приближенных к боевой обстановке. Основное внимание обращалось на взаимодействие парашютистов с отрядом транспортных самолетов. В целях сокращения потерь при выброске парашютистов и матчасти с парашютами самолет перед выброской переходил на планирующий полет, чтобы, теряя высоту, тем самым затруднять прицеливание зенитчикам. Парашютисты прыгали в полном вооружении и в стальных касках.
Вокруг аэродрома Каги на площади, как мне показалось, около 4 км2 простирались бесконечные заросли сахарного тростника. Привыкшим видеть в Японии узкие, тесные аэродромы военно-морского флота, нам этот простор напоминал Маньчжурию. Как здесь легко и свободно дышалось — парашютисту не надо было беспокоиться о том, что его ветром унесет в море. Однако в этом таилась иная опасность. Стоило парашютисту приземлиться в тростниковых зарослях, как он сразу терял ориентировку. Выбирался он оттуда не скоро, словно побитый, с расцарапанным до крови лицом.
— О, дьявол, даже корни у тростника колючие!.. — ругались парашютисты, когда, обливаясь потом, выбирались из непролазных зарослей.
Южное солнце светило особенно ярко. Ежедневно в небе над Каги парили белые купола парашютов. И вот однажды произошло несчастье, в воздухе среди куполов появилась длинная, узкая белая лента нераскрывшегося парашюта и стремительно понеслась к земле. Парашютист разбился.
В тот период батальоны Хоригути и Фукуми проводили тренировочные прыжки поочередно. Несчастье случилось в тот день, когда тренировался личный состав батальона Хоригути. Я в то время, как командир 1-й роты, отрабатывал с десантниками задачу: «Ведение боя после приземления». Узнав о случившемся, я поспешил к месту происшествия. Увидев разбившегося парашютиста, я спросил:
— А где же запасной парашют?
— Он не надевал его, ведь скоро выступаем, — был ответ.
— Дурачье, — в сердцах выругался я, но потом остыл.
Как я говорил выше, уже первый удачный прыжок заставляет думать парашютиста о том, что «не так страшен черт, как его малюют». А после 5—6 прыжков он начинает вообще относиться к ним иногда просто легкомысленно. Я всегда подчеркивал опасность таких настроений, но некоторые из слишком высокомерных офицеров строили гримасу во время моих замечаний и пропускали сказанное мною мимо ушей. Для них все было нипочем. Это меня порою приводило буквально в ярость. Я ведь, не щадя себя, делал все для предотвращения несчастных случаев. (К тому времени на моем счету было уже 50 прыжков, что являлось рекордом в военно-морском флоте. Тогда рекордом считалось даже меньшее количество прыжков. При этом нельзя забывать, что тогда парашюты раскрывались далеко не всегда.)