Но нам трудно представить, как соборы Парижа, Реймса, Амьена, Шартра, Кёльна и Страсбурга не смогли найти благосклонности у людей с утонченным вкусом и как их могли включить в число того, что было достойно общего порицания всего средневекового. Ведь эти чудеса в камне не были спрятаны в укромных библиотечных уголках. Наоборот, они вздымали свои шпили, арки, силуэты высоко над городами – и воистину в качестве героического протеста против человеческой несправедливости. То, что возрождение греческой архитектуры могло вызвать энтузиазм, легко можно понять, но трудно представить, как Монтескье, Фенелон[4], Гёте, которые ежедневно проходили мимо подобных готических соборов, могли отворачиваться от них, говорить пренебрежительно и даже отказываться переступать их порог, считая их пережитками упаднического века. Признание Гёте по этому поводу действительно полно смысла. Он рассказывает нам, что в начале своего пребывания в Страсбурге имел обыкновение безразлично проходить мимо собора, но однажды вошел туда и, как только он это сделал, был очарован красотой, которую до этого не замечал, после чего Гёте не только отказался от своего предубеждения к готическому искусству, но и влюбился в прекрасный собор, красно-коричневые шпили которого возвышаются над равнинами Эльзаса. «Воспитанный среди клеветников на готическую архитектуру, – пишет он, – я лелеял свою антипатию к этим перегруженным, замысловатым орнаментам, которые одной своей причудливостью создают эффект мрачности религии… Но здесь я, кажется, вдруг увидел новое откровение, то, что было предосудительным, оказалось восхитительным, и, наоборот, понимание красоты во всей ее привлекательности отпечаталось в моей душе»[5].

Недоверие, с которым относились к средневековому искусству, теперь определенно уступило более справедливой оценке. Готика прекрасна совершенно по-своему и, уж во всяком случае, не имеет ничего общего с архитектурой XX века. И также мы признаем достоинства фресок Джотто, просвечивающихся витражей Шартра, не оценивая их по современным стандартам живописи.

Точно так же никто сегодня не будет связывать себя предубеждением, не столь уж и древним, что до Руссо природу не понимали и что XIII век был несведущим в ее красоте. Все те, кто знаком со скульптурами в соборах и с рукописями, украшенными цветными рисунками, или те, кто прочел «Божественную комедию» Данте и произведения святого Франциска, знают, как несправедлив такой упрек, и они никогда не станут сравнивать интерпретацию природы в XIII веке с интерпретацией наших современных писателей.