Лора уходит в кухню, в свое святилище. Чтобы преисполниться к себе уважения, думайте: «Теперь ничего не поделаешь, я уже пообещал Лебле устроить детей в своем доме». Чтобы вдохновить себя, думайте: «Плачу все-таки я», — и тешьтесь этой мыслью. Чтобы подбодрить себя, думайте: «Ничего, это совсем рядом. Мамуля так все хорошо видела со своего наблюдательного пункта».

А затем поднимитесь к себе в комнату. Взгляните на портрет вашей матери, чей светлый образ навсегда остался жить в вашей памяти, на эту женщину, которая имела на вас такое большое, вероятно даже чрезмерное, влияние в молодости, но которая в конце своих дней, перед тем как умереть, уступила свое место другой. Думайте: «Теперь наступает моя очередь». И чтоб вам было легче, даже просто легко, попробуйте обмануть себя хоть на минуту и думайте: «О какой жертве может идти речь? Те, кто приносит себя в жертву, черт возьми, надеются вознаградить себя в чем-то другом; значит, в глубине души эта жертва их устраивает».

Глава XXVIII

Глава XXVIII

Я слышу «да-да» Бруно, который снова разговаривает по телефону. Просто диву даешься, какой поток советов и наставлений обрушили на него брат, сестра, товарищи, хотя большинство из них сами нетерпимы к критике. Ожесточение, с каким люди набрасываются на тех, кого они считают несчастными, напоминает мне ненависть, с какой крестьяне уничтожают маленьких безобидных ужей, называя их в оправдание себе ядовитыми.

— Представь себе, нет, — кричит Бруно, — я в восторге.

Я знаю, что приводит в восторг Бруно: скоро он будет отцом. Я знаю также, почему он счастлив: он не слишком высокого мнения о себе. Как можно быть уверенным в женщине, если она не видит в тебе залог своей безопасности? Лучше всего, чтобы она родила от тебя ребенка. Жена при муже, словно рыба-прилипала; она крепче с ним связана, если он одаряет ее ребенком — в свою очередь прилипалой при матери.

— Цинизм? В чем ты увидел цинизм?

Можно не сомневаться, он разговаривает с Мишелем. Как говорила моя мать: «Излюбленный прием лицемеров — называть искренность цинизмом, так же как глупцы называют правду парадоксом». Бруно сухо прощается и вешает трубку. Он снова входит в гостиную. И бросает мне:

— Мишель убежден, что я сделал Одилии ребенка, чтобы заставить тебя согласиться на наш брак. И ему, видите ли, жаль меня! А тебя он не жалеет за то, что ты его сделал? — Он тут же успокаивается, понимая, что в его положении лучше помолчать, и лишь буркает: — Он звонил из кафе у вокзала. Приехал вместе с Луизой. Я съезжу за ними.