В число людей, не заслуживающих доброжелательного или хотя бы вдумчивого разговора, попадали почти все без разбора: и те, чьи отцы и дети отправились на чужбину, гонимые безземельем, религиозными преследованиями; и послереволюционные эмигранты, оказавшиеся «по ту сторону баррикад» нередко просто в силу своего социального происхождения; и тысячи «перемещенных лиц», советских граждан, попавших в плен или угнанных на Запад в годы Великой Отечественной войны.

Уже сам факт жизни за пределами Родины делал их по меньшей мере подозрительными людьми. Неписаные правила предполагали, что советским работникам за рубежом следует держаться от них подальше. На приемах мы встречались с разными иностранцами, в том числе с заведомыми врагами. Было хорошо известно, кто они, где работают. Соотечественники? Нет, их следовало обходить стороной. Если кто из нас и поддерживал с ними знакомство, то, как говорится, на свой страх и риск. Исключение составляли только прогрессивные эмигранты, чаще всего небольшие старые общества — русские, украинские, литовские. С ними посольства и консульства поддерживали контакты: присылали докладчиков на праздничные вечера, снабжали советскими кинофильмами. Связи эти были не слишком тесными, а круг таких эмигрантов неуклонно сужался — старели и умирали эти люди, в основном представители дореволюционной эмиграции. И их дети, и дети их детей чувствовали себя больше американцами или канадцами, чем русскими или украинцами.