У Ричарда Сеннетта в 2020 году совместно с архитектором Пабло Сендра вышла книжка Designing Disorder[308], своего рода манифест «открытого города». В ней современный город описывается как железная клетка, в которой заперты дезориентированные работающие животные. Результат этого — стремление к порядку и дисциплине, которое заложено в способах управления и городом, и государствами. Поэтому Сеннетт и Сендра предлагают «инфраструктуру беспорядка», которая может быть разработана таким образом, чтобы город был наполнен местами, открытыми к изменениям, чтобы он давал дышать, а не душил. Они призывают принять коллективную природу городов и открыть возможность участия в этой инфраструктуре беспорядка другим пользователям-архитекторам, возможность совместной активности для сообществ, открывающей производство аффекта в городском пространстве. Базовые свойства такого открытого города — пористость территории, незаконченность форм и нелинейное развитие, — авторы пишут, что это открывает возможности демократического тактильного опыта для горожан. Я пишу это и думаю, что квирность максимально точно отвечает на этот запрос — всколыхнуть пространство, растревожить, проблематизировать. Поль Пресьядо в книге Countersexual Manifesto, в сущности, ставит архитектурный вопрос — каков должен быть процесс миростроения для постгендерного общества; какие архитектурные и урбанистические задачи предстоит выполнить для его построения? Для него, как и для многих теоретиков сексуальности, которых мы обсуждали, вопрос секса является по сути задачей городского планирования: как детерриториализовать гетеросексуальность? Как децентрализовать гениталии? Города сегодня страдают от центров, от главных улиц; в Петербурге Невский проспект — это мучительная вена, которую хочется перерезать; она высасывает всю социальность из окрестностей и превращает её в стрёмное месиво. Как сделать из города секс-лабораторию, а из тела его полиморфную мышь?

Аарон Бетски в книге Queer space[309] пишет, что квиры всегда были в авангарде архитектурных инноваций: реклеймя заброшенные районы, переопределяя городские пространства, создавая дружелюбные атмосферы из враждебных. Он также пишет (в 1997 году), что эта пространственная работа квирных людей может уйти в прошлое — из-за того, насколько сильны ассимиляционные жесты капитализма. В интервью через 20 лет после выхода книги он говорит, что не ожидал тех форм и того темпа, которые примет эта ассимиляция, и особенно роли технологий в ней. Квирность и её эффекты дерадикализованы, в некоторых странах через огромные гей-френдли билборды, квир-парады и другие корпоративные и государственные формы пинквошинга возникают новые режимы гомонормативности[310], города используют в рекламе себя как мест для работы или релокации квирные образы, как бы свидетельствующие о дружелюбности и прогрессивности города; при этом в самом городе могут вообще не заботиться о тех, кого используют в пиаре. Опасение, что квиры исчезают в своём радикальном смысле, деполитизируются, так или иначе сопровождало квир-теорию и ЛГБТ-активизм на протяжении всего его существования. Для нас в России неплохо было бы, чтобы они сначала появились в публичной сфере, — не сублимированные в эстраду и медиафриков, а настоящие.