В этой революционной обстановке религиозный дух и религия крепли отчасти как парадоксальный эффект государственной антирелигиозной кампания, отчасти вследствие изначального пренебрежения к вере и внутреннему миру верующих, отчасти благодаря провозглашенной веротерпимости к неправославным конфессиям, но еще и под непосредственным влиянием революционного энтузиазма, ожиданий и предчувствий, инспирированных революцией и большевистским радикализмом. Во многих районах нападки на церковь вызывали у населения сопротивление и солидарность с духовенством. Более того, лишение финансовой поддержки со стороны государства, секуляризация школ, запрет священникам брать плату за отправление треб стимулировали активность мирян, особенно в сельской местности, направленную на поддержку церковных зданий, священников и религиозного образования. Сельские сходы и даже сельские советы часто прилагали энергичные усилия, чтобы сохранять жизнеспособность местной церковной общины [Young 1997]. В то же время отмена статуса православия как государственной религии, означавшая равенство всех конфессий (сначала де-факто, а по Конституции 1918 года – де-юре), положила конец дискриминационным и ограничительным мерам, сдерживавшим распространение «сектантства», что способствовало его росту. Однако всплеск религиозности нельзя считать только следствием усилий большевиков по подрыву церкви.

Подъем веры и духовности являлся частью более глобального процесса религиозного возрождения, который начался в России до Первой мировой войны, а в результате Революции 1917 года и Гражданской войны активизировался, особенно среди низших классов. Разрушения, неопределенность, перспективы, энтузиазм и надежды тех лет побудили многих россиян обратиться к религии и другим формам сакрального мировоззрения и духовной культуры. Толстовцы В. Ф. Булгаков и П. А. Сергеенко, издававшие журнал «Истинная свобода», в 1920 году писали, что революция, которая повлекла «разрушение и уничтожение… всех связей жизни», стимулировала огромный рост религиозных и вообще духовных интересов в народе. «Ураганные события» последних лет, отмечали они, «оглушили человека и отняли у него живость внешних восприятий». В результате «ожил внутренний слух, раскрылись духовные очи и родилась живая потребность в разрешении вопроса о неуничтожимом, вечном смысле человеческого существования»[439]. Участник одного из литературных кружков, организованных Наркоматом просвещения для рабочих и крестьян, также писал о росте интереса к религии у многих людей, потому что «Революция выбила их из колеи, они потеряли оправдание своей жизни»[440]. Многие в России воспринимали революцию как апокалиптическое событие, вторжение сакрального измерения в линейное течение истории, разрыв темпоральности и конец времен, когда из невиданного хаоса рождаются новые, доселе неизвестные возможности обновления и спасения [Williams 1995; Halfin 2000]. Наконец, многих приводила к религии позитивная сила революции – перспектива возникновения нового духа и нового строя, моральный аспект, воодушевленность утопией. По тем или иным причинам люди были склонны воспринимать политику и культуру революции в сакральных терминах.