В таком случае что мы оба имели в виду? Да ничего мы в виду не имели и прокладывали себе дорогу на ощупь. Нами двигали отчасти тяга к подражанию (к 1972 году я видел целующимися Джеймса Бонда, Саймона Темплара, Наполеона Соло, Барбару Виндзор с Сидом Джеймсом или, возможно, с Джимом Дейлом, Элси Таннер, Омара Шарифа с Джулией Кристи[2], Элвиса Пресли и еще уйму черно-белых человечков, на которых моя мама так любила смотреть, хотя они и целовались как-то по-деревянному), отчасти бессилие перед гормонами, отчасти боязнь отстать от ровесников (Кевин Баннистер и Элизабет Барнз занимались этим уже недели две), отчасти слепая паника… Мы ничего не сознавали, не испытывали ни страсти, ни удовольствия, если не считать таковым непривычное и в меру приятное потепление внизу живота. Мы были двумя зверьками, но это вовсе не означало, что еще неделя – и нам уже станет мешать одежда; образно выражаясь, зверьки понюхали друг у друга под хвостом и нашли запах не таким уж отталкивающим.

Но послушай, Лора, что было дальше. На четвертый день наших с Элисон отношений прихожу я в парк и вижу: она сидит на скамейке, обняв Кевина, а Элизабет Барнз поблизости нет. Никто – ни Элисон, ни Кевин, ни я, ни болтающиеся на качелях сексуально отсталые придурки – не проронил ни звука. Я застыл, ошарашенный, залился краской, а тут еще и почувствовал, что не могу шагу ступить – ноги-руки меня не слушались. Что делать? Куда податься? Лезть в драку я не хотел, сидеть здесь с этими двумя не хотел, идти домой тоже не хотел. И вот, изо всех сил сосредоточившись на фантиках, которыми была отмечена тропа от девчонок к мальчишкам, не поднимая глаз, не оборачиваясь назад и не глядя по сторонам, я направился к облепившей качели плотной массе одиноких самцов. На полпути я допустил один досадный просчет: остановился посмотреть на часы, хотя, разрази меня гром, не имел ни малейшего представления, что я хочу этим доказать, кого пытаюсь одурачить. Что такого особенного должны были тем сентябрьским днем показывать часы, чтобы парень тринадцати лет, с потными ладонями, рвущимся из груди сердцем, отчаянно сдерживающий слезы, отвернулся от девчонки и ринулся к детской площадке? Уж конечно, не четыре часа пополудни.

Выхватив изо рта у Марка Годфри сигарету, я в одиночестве уселся на карусели.

– Соплёй не вышел, – процедил брат Элисон, Дэвид, и я любезно осклабился в ответ.

Все кончено. Но где я себя неправильно повел? Итак, первый вечер: парк, закурил, она. Второй вечер: то же самое. Третий вечер: то же самое. Четвертый вечер: облом. Ладно, хорошо. Может, я не углядел предвестий конца? Может, сам же его и приблизил? Где-то во время второго того же самого я мог бы заметить, что как-то все у нас однообразно, что по моей вине в наших отношениях обозначился застой, толкнувший ее искать мне замену. Но могла же она об этом сказать! Могла, по крайней мере, дать пару дней на то, чтобы исправить положение!