– Да, но не теми путями, которые предусмотрены программой…

В общем, мне по латинскому и по русскому языку поставили по тройке. Срезать совсем – было бы неудобно. Может быть, и рискованно: стоит этакий щелкопер, бумагомарака проклятый, – и вот возьмет и в газетах обругает. Но я нацеливался на Политехнический институт. Туда принимали только по конкурсу аттестатов. Как раз в этом институте ни русская, ни латинская грамматика были решительно не нужны. Но как раз в политехникум я и не попал. Несколько позже моя жена – тогда преподавательница французского языка в женской гимназии – горько жаловалась на то, что «программы» не дают никакой возможности научить девочек хоть что-нибудь понимать по-французски. Память и время засоряются всякими спряжениями, а для языка – времени уже не остается.

Вот так и Ключевский со товарищи – есть азиатская Москва. В этой азиатской Москве проживает крестьянская личность – сытая, свободная, самоуправляющаяся и даже неприкосновенная. Эта личность – по Випперу – развивает беспримерную национальную энергию, утверждает и расширяет свою государственность, претендует ни более ни менее как на водительство всем христианским миром (теория Третьего Рима), – но все это, видите ли, достигнуто не теми методами, которые и кормят и поят схоластиков и богословия и суесловия. Мне-то поставили по крайней мере тройку. Старой Москве Ключевский больше двойки поставить не хочет. Милюков не дает даже и двойки. Пушкин – из других, чисто сословных соображений – ставит старой Москве просто кол: Москва привела Россию к бездне…

С точки зрения философской и юридической схоластики, вся государственная конструкция Москвы была сплошной «несообразностью». С точки зрения логики и фактов, все выводы схоластики являются сплошной бессмыслицей. Ключевский жалуется:

«Царская власть была властью с неопределенным, то есть неограниченным пространством действия и с нерешенным вопросом об отношении к собственным органам».

«Собор не был постоянным учреждением, не имел для власти ни обязательного авторитета, ни определенной законом компетенции и поэтому не обеспечивал ни прав, ни интересов ни всего народа, ни отдельных его классов».

Интересы «всего народа» были в Москве обеспечены так, как после Москвы не были обеспечены никогда и как во время Москвы не были обеспечены нигде. Но это как с моим русским языком на экзамене: схоластики-грамматики никак не могли признать, что этот язык я знаю лучше их – иначе: что же они? А ключевские не могут признать, что жизнь, органическая, неписаная московская конституция была безмерно выше десятков и сотен философских, схоластических, юридически сформулированных, но мертвых конституций, вот вроде той, которую в славном городе Веймаре самые лучшие в мире знатоки государственного права, во главе с проф. Прайсом, изобразили на пользу самой образованной нации современности – германской нации. Это самое последнее достижение самого современного государственного права продолжалось двенадцать лет и кончилось Гитлером. Я не знаю, что сейчас делает проф. Прайс и его сотрудники по веймарской конституции. Вероятно, снова преподают молодежи, как именно нужно писать конституции.