– Несколько миллионов лет – и все это превратится в голую каменюку. От нашего существования не останется ни следа. И никого. Только космос. И другие голые камни, кружащиеся в пустоте.

Джейми не слышал таких разговоров со времени студенческих попоек со Сканни.

– Давай я отведу тебя в дом, – сказал он.

– Даже не знаю, ужасно это или прекрасно, – продолжал папа. – Понимаешь, все будут забыты. Ты. Я. Гитлер. Моцарт. Твоя мама.

Он опустил голову и потер руки.

– Кстати, который час?

– Двадцать минут одиннадцатого.

– Надо возвращаться в дом.

Джейми осторожно повел его к освещенной двери кухни.

– Спасибо, – проговорил папа, остановившись на пороге.

– За что?

– За то, что выслушал. Мне стало легче.

– Пожалуйста, – ответил Джейми, запирая дверь.

Отец пошел наверх.

Когда все вернулись домой, Джейми отозвал Рэя в сторонку и попросил его приглядеть за отцом, только ничего не говорить Кэти. Рэй пообещал. Джейми сел в машину и поехал в гостиницу, где ему открыла дверь странная личность неопределенного пола в восточном халате, обиженно заявившая, что надо звонить и предупреждать, если являешься так поздно.

108

Утром Джин приняла душ и вернулась в спальню. Джордж сидел на краю кровати с выражением побитой собаки, которое не сходило с его лица уже несколько дней. Джин сделала вид, что не замечает. Стоит сказать хоть слово, и она выйдет из себя. Может, это бесчувственно или несовременно, но Джин считала, что не бывает таких проблем, которые нельзя отложить в сторону в день свадьбы дочери.

Она уже хотела выйти, как Джордж вдруг произнес:

– Прости меня, Джин.

Что ответить? Что все хорошо? Но Джин знала, что это не так. Присела рядом и взяла его за руку. Вспомнила, как учила детей извиняться, если они подрались или что-то разбили. Тогда для них это были просто слова, способ сгладить острые углы. А когда человек извиняется по-настоящему, это видно. Ты понимаешь, какую эти слова несут в себе силу.