Я сообщил ему, что и этот объект он бы мог лицезреть, если бы несколько минут назад вышел из своего кабинета.

— Ну, задницы не сильно меняются. В отличие от лиц. Кстати, как твоя мама? Мне было очень жаль, когда вы оба уехали отсюда…

— Она умерла, — вяло ответил я. — Вы разве не слышали? Уже почти год. Что-нибудь еще?

Кресло под ним жалобно скрипнуло — он наклонился вперед.

— Горько слышать. — Он стряхнул пепел в корзину под столом. — Больше ничего. — Он взглянул в карту, принесенную ему сестрой. — Просто зайди денька через три. И береги себя. Да, и передай привет Хэнку, когда…

— Беречь себя? — выпучил я глаза. Жирное лицо на моих глазах преобразилось из тучного доктора в убийцу-профессионала. — Беречься?

— Да, знаешь, не переутомляйся, сквозняки и так далее, — добавил он, многозначительно подмигнув мне. И пока я пытался разгадать, насколько много значило это подмигивание, он закашлялся, хмуро взглянул на сигарету и отшвырнул ее в корзинку. — Да, с ним вполне можно справиться, — произнес он на бархатных обертонах, — если только не дать ему застать себя врасплох.

— С кем?

— С гонконгским гриппом, а ты подумал с кем? — И он невинно взглянул на меня из-под набухших злобой век. И я вдруг понял, что ему известно все — весь мой план, все подробности грядущего отмщения! Каким-то дьявольским образом у него оказалось досье всех моих поступков и помыслов… — Может, поболтаем в следующий раз, когда ты зайдешь, а? — промурлыкал он, как бы намекая. — А пока, как я уже сказал, побереги себя.

Я в ужасе поспешил прочь, преследуемый отзвуком его голоса, как гончей, лающей мне вслед: «Берегись… берегись… берегись…» Что происходит? Я заломил руки. Что могло случиться? Как он узнал? И где мой отец?..

На склоне Хэнк прерывает визг своей пилы и, сдвинув металлический козырек каскетки, смотрит на поджарую фигуру Генри, который спускается по оленьей тропе. (На самом деле не слишком удивляясь тому, что он вернулся. Увидев, как он смотрит на склон и на то, как Джо Бен разгружает нашу экипировку, я был почти уверен в этом. Я даже прикинул, что в городе он немного хлебнет и вернется назад, чтобы показать нам, как делаются дела. Но когда он подходит ближе, я вижу, что он вполне трезв и что на уме у него нечто серьезнее, чем просто болтовня и путанье под ногами. Что-то в его походке и торопливых движениях подсказывало мне, что все не так просто. Какая-то смесь тревоги, радости и возбуждения в том, как он выгибает шею, откидывает назад белую гриву, которая начинает тут же опускаться ему на глаза. Это напоминает мне его былую жестокую взбалмошность, которую я уже бог знает сколько лет не замечал в нем, но я узнаю ее тут же, даже за пятьдесят ярдов я различу ее по походке, несмотря на его загипсованную ногу.