Катастрофа поначалу кажется всего лишь зрелищем, но очень скоро она втягивает в себя зрителя, заставляет его в ужасе искать спасения, которое, однако, невозможно. Мгновенное отвлечение на подсчеты «смеха ради» – не более чем временная преграда, слабая попытка сопротивления нахлынувшей тревоге, которая выплескивается наружу в финальном признании. Сновидение остается источником вдохновения (поскольку Бодлер его записывает), но одновременно становится и объектом фобии и превращает в объект фобии сам процесс сна. Мне могут возразить, что «Предвестия разрушения» – текст с начала до конца вымышленный, а вовсе не запечатление реального сновидческого опыта. Допустим; в данном случае связь с реальным переживанием проверить невозможно. Но вот запись из «Вспышек» («Fusées»):

Что касается сна – страшного ежевечернего опыта, – то люди день за днем засыпают с какой-то отвагой, которую невозможно понять, если не знать, что они не ведают об опасности[652].

Что касается сна – страшного ежевечернего опыта, – то люди день за днем засыпают с какой-то отвагой, которую невозможно понять, если не знать, что они не ведают об опасности[652].

А вот письма Бодлера с многочисленными жалобами на страх – страх, который особенно обостряется в начале и конце сна:

‹…› Ни один из моих недугов меня не покинул; ни ревматизмы, ни кошмары, ни тревоги, ни это невыносимое ощущение, что любой шум бьет меня прямо в живот, – ни, что самое скверное, страх: страх скоропостижно умереть; страх слишком зажиться на этом свете, страх увидеть твою смерть, страх засыпания и страх пробуждения – и еще эта длительная летаргия, которая заставляет меня месяцы напролет откладывать самые неотложные дела[653].

‹…› Ни один из моих недугов меня не покинул; ни ревматизмы, ни кошмары, ни тревоги, ни это невыносимое ощущение, что любой шум бьет меня прямо в живот, – ни, что самое скверное, страх: страх скоропостижно умереть; страх слишком зажиться на этом свете, страх увидеть твою смерть, страх засыпания и страх пробуждения – и еще эта длительная летаргия, которая заставляет меня месяцы напролет откладывать самые неотложные дела[653].

Неудивительно, что страх перед засыпанием порой превращается в желание заснуть навеки: «Каждое утро я просыпаюсь с единственной мыслью: смогу ли я заснуть следующей ночью? Я хотел бы спать все время»[654].

Лекарство от этого страха, тесно связанного со сном, Бодлер ищет разом и в трудовой дисциплине («исполнять свой Долг»), и в тех духовных практиках, которые христианская традиция и в особенности различные монастырские уставы чуть ли не с самого начала предписывали для противостояния ночному Врагу: «Человек, творящий вечером молитву, подобен командиру, выставляющему часовых. Он может спать»[655]. Эта умиротворительная стратегия, как известно, не увенчалась успехом. Страх и его следствие, гнев, занимали в жизни Бодлера все больше и больше места. Во всяком случае, в «Бездне» (1862) – одном из прекраснейших поздних стихотворений – он сумел выразить неумолчную тревогу, которая не покидает сознание человека, даже когда он спит и видит сны: