Тем временем недовольные, желавшие сдать город врагу, не прекращали попыток устроить мятеж. Они были хорошо известны Мутамиду, который мог казнить их – что ему и советовали сделать, – но он не пожелал завершать свое правление такой жестокостью и ограничился установлением наблюдения за ними. Такой надзор, однако, был неэффективен, поскольку предатели нашли способ установить связь с врагом и помогли проделать брешь в стене. Через эту брешь во вторник 2 сентября некоторое количество Альморавидов проникло в город. Услышав об этом, Мутамид схватил меч и, не дожидаясь, когда ему принесут нагрудную пластину и щит, вскочил в седло и бросился на врага в сопровождении лишь нескольких самых преданных воинов. Альморавид метнул в него копье. Оружие прошло под рукой Мутамида и порвало его тунику. После этого, взяв меч обеими руками, Мутамид разрубил нападавшего надвое и с такой яростью набросился на других врагов, что те обратились в бегство. Брешь довольно быстро заделали, но опасность не исчезла. Вечером Альморавидам удалось сжечь флот, что вселило ужас в осажденных, которые понимали, что уничтожение кораблей делает город непригодным для обороны. Как только прибудет Сир с главными силами, последует штурм. Теперь осажденным пришлось думать в первую очередь о самосохранении. Одни хотели переплыть реку, прыгая в нее прямо с крепостных стен, другие прятались везде, где только можно, даже в сточных канавах. Тем временем подошел Сир с главными силами, и в воскресенье 7 сентября последовал штурм. Солдаты на стенах защищались мужественно, но осаждавших было намного больше. Альморавиды ворвались в город, который в одночасье превратился в сцену грабежей и бесчинств. Охваченные жадностью Альморавиды даже раздевали догола жителей, чтобы отобрать у них одежду.

Мутамид оставался во дворце. Его жены рыдали, друзья советовали ему сдаться. Он отказался, опасаясь не смерти – с ней он сталкивался лицом к лицу слишком часто, чтобы ее бояться, – а какого-нибудь унизительного наказания. Свои мысли он изложил в следующих стихах:

«Когда слезы мне вытерло время злое и застыло сердце в мнимом покое, мне сказали: «Тебя спасет лишь покорность, берегись врагов задеть за живое!» Но для уст моих сладостнее отрава, чем в невзгодах уничиженье такое. Пусть, навеки лишившись моих владений, испытал я бессилие роковое. У меня в груди бьется прежнее сердце, и в скорбях не сломлено ретивое; благородный останется благородным, не минует мое величье былое. Пусть мне скажут, что в битве не помогало мое снаряжение боевое. Но пришлось мне сражаться в одной рубахе, так что был мой противник сильнее вдвое. Не жалел я души в сраженье последнем. Где мое обиталище гробовое? Медлит смерть моя, мне грозит униженье, задыхаюсь я в этом гиблом застое» (из книги «Средневековая андалусская проза»).