Тем не менее оппоненты этих и других влиятельных «популярных философов от науки» обнаруживают весьма солидные лакуны в их рассуждениях. Прежде всего, настаивая на своем сциентизме и чисто научных основаниях своего дискурса, «популярные научные философы» не могут не признать, что основной признак научности, на котором они настаивают, а именно экспериментальный базис (то самое «публично проверяемое свидетельство»), никак не применим к объяснению происхождения жизни, и потому самое большее, чего они могут достичь, это чтобы их позицию считали извне только одним из философских мировоззрений, но никак не «научной теорией мира». Далее, заявляя себя убежденными противниками веры и сторонниками знания, некоторые из них имплицитно, а иные и открыто исповедуют определенное квази-религиозное отношение к тому, что они утверждают, поскольку наиболее важные звенья в выстраиваемых ими каузальных цепочках (из которых главной должно быть между неорганической материей и первой живой клеткой) отсутствуют, а потому некоторые так и говорят, что связи между этими звеньями должны быть обеспечены верой. Ведь как выразился один из постоянных оппонентов Докинза естествоиспытатель Майкл Пул (автор многих публикаций на тему «наука и религия») в связи с Томасом Хаксли (1825–1895), одним из главных пропагандистов в свое время дарвинизма (и бóльшим дарвинистом, чем был сам Дарвин) и предшественником «нового атеизма», «в этой борьбе понятие Природы писалось с большой буквы П и материализовалось. Хаксли, менее щепетильный, чем Дарвин, в использовании этого слова, облачил “Госпожу Природу”, как он называл “Ее”, атрибутами, до сих пор приписывавшимися Богу – стратегия, охотно воспроизводимая с тех пор. Курьезность в наделении природы (то есть каждой физической вещи) способностью планировать и творить каждую физическую вещь прошла мимо незамеченной. “Госпожа Природа”, подобно некоей древней богине плодородия, приняла свою резиденцию, а ее материнские руки обнимали викторианский сциентистский натурализм»[855].

Наконец, системное противоречие вмонтировано в само их мировоззрение, потому что, с одной стороны, они настаивают на том, что одна Случайность правит миром, а с другой – приписывают слепой Эволюции божественные атрибуты всеведения, всемогущества и в определенном смысле благости наряду с постоянной активностью в целеполагании[856].

И здесь можно отметить, что это слепое целеполагание (ср. «Слепой Часовщик» Р. Докинза) есть то, чему, например, раннесредневековый индийский идеализм веданты, несущий в себе очевидные черты и философской теологии, бросил весьма аргументированный вызов. И это наводит на мысль, что представляется весьма конструктивным сопоставить полемические аргументы сегодняшних теистов с теми, которые были обращены против даже значительно более утонченного эволюционистского натурализма тринадцать веков назад в совершенно другой религиозно-культурной среде[857].