Прежде всего, Он вас обеспечил материнской лаской при рождении, которой нет цены. Еще Он вас наделил руками, ногами, глазами, речью, здоровьем, совестью, честью и разумом, чему также нет цены. И прежде, чем винить Кутасевича (я его не оправдываю, он за все несправедливое ответит в свое время), вы вот, лучше подумайте, почему вы оказались здесь, на «разводе», у Кутасевича? Не потому ли, что вы бесчестно относились ко всему, чем наделил каждую из вас Бог? А ну-ка, без всякого прокурора, мы честно проверим себя сейчас, что каждая из вас сделала с материнской лаской? Все ли оценили, или есть из вас та, которая плюнула матери в лицо, когда она первый раз запрещала сделать что-либо против совести?

Что вы сделали вашими руками, все ли доброе? Куда вы бегали своими ногами, может, вам стыдно было и матери признаться? Что вы сделали с вашей девичьей честью? Когда и где вы расстались с вашей совестью впервые? За сколько вы теперь продаете вашу миловидность, которой нет цены? И, наконец, теперь сами расцените, если все это вы сами промотали, а не кто-то за вас, то куда девать такую девушку, которая оплевала родную мать, и забыла ее, потеряла совесть, сама променяла по дешевке девичью честь на бесчестие, где ей лучшее место, чем вот здесь, у Кутасевича, и какое лучшее блюдо придумать для вас, чем эта землистая пайка?! Теперь согласны вы, что самое правильное для вас название — погибшие?

И все-таки есть Тот, Кому вы нужны и такие — погибшие, и не для жалкого, последнего удовольствия, а чтобы взыскать и вытащить вас из этого омута погибели — Христос, ваш Спаситель.

Давно уже «бесстыдница», украдкой, надела сзади шапку на голову Павла, давно догорали головешки в костре, а золотозубая красавица спрятала вытатуированную руку в рукавицу.

— Есть Тот, Кто вас любит, — заканчивал Павел, — и любит чистой, жгучей, бескорыстной любовью — ваш Отец Небесный. И пока еще жизнь ваша не догорела, как этот костер, вам надо покаяться и возвратиться к Нему, как блудным дочерям. Он поможет вернуться вам к вашим забытым матерям, — с этими словами, тихо простившись, Павел вышел на дорогу. За ним поднялись женщины и молча, погруженные, каждая в свои думы, возвращались в лагерь.

В жарко натопленном бараке, Владыкину отвели место на верхних нарах. Из конторы он приходил поздно, когда бригадники после тяжелого трудового дня спали уже крепким сном.

По условиям режима, одна из лампочек в бараке горела всю ночь. Павлу так хотелось прильнуть душою к Богу в молитве, но ни времени, ни места для этого не находилось, кроме его нар и этих драгоценных ночных часов. Внутренний голос твердил одно: «Хочешь уцелеть — молись! Молись не ради порядка, а чтобы жить».