— Так точно, сэр! — негромко сказал командор и отдал лежавшему честь.

* * *

Механики под руководством Лидделла работали большую часть ночи. Уже под утро барабан с режущими плоскостями удалось закрепить в водозаборнике и подвести к нему привод. Раскочегарили один из котлов: угля в бункерах оставалось совсем немного. «Корабль придется бросить», — с грустью подумала Ласка. Как странно — оказывается, она успела привыкнуть к стальному левиафану, сродниться с ним… По окончании работ девушка почувствовала себя выжатой досуха: сил хватило только на то, чтобы кое-как вытереть с рук грязь, добраться до каюты и рухнуть на койку. Теперь она спала в одной постели с Озорником, прильнув к его боку: не ради удовольствия (какое уж там…) — скорее, в робкой надежде, что эта близость хоть как-то повлияет на его состояние.

Сон пришел почти сразу, глубокий и крепкий. Ласка не ощутила, как лежавший рядом с ней принялся беспокойно ворочаться. Повязка сползла с поврежденного глаза, и Знак тускло засиял во мраке. Мутно-зеленое свечение усиливалось, нарастало: по стенам каюты поползли длинные тени, на потолке, куда был обращен неподвижный взгляд Осокина, запрыгали изумрудные зайчики — искаженное отображение происходящего в темном колодце глазницы. За многие тысячи миль, в подвале одного из лондонских зданий, дрогнули бронзовые обручи детектора Фокса — дрогнули и остановились; соединенный с ним звонок слабо тренькнул и умолк. Знак продолжал изменяться: одна форма переходила в другую, все быстрее и быстрее — и вдруг бешеная пляска иероглифов прекратилась: ослепительно полыхнув напоследок, Знак потускнел, угас, вновь сделавшись расплывчатой зеленоватой абстракцией. Несколько минут прошло в неподвижности — а потом Озорник пошевелился и сел, тихонько убрав с груди руку спящей девушки. Осторожно, стараясь не шуметь, он оделся, вышел из каюты, аккуратно притворив за собой дверь, и поднялся на палубу.

В небе плыла розоватая луна. Чьи-то голоса перекликались в темных джунглях по берегам, шуршали листья, мелькали в лучах ночного светила острокрылые тени… Осокин глубоко вдохнул насыщенный тяжелыми ароматами воздух.

— Очнулси наконец, — ворчливо произнесла темнота за его спиной.

Озорник вздрогнул:

— Потап! Я тебя и не разглядел… Что, не спится?

— Да так… Стерегу помаленьку. — Медведь, неподвижно замерший в тени рубки, был совершенно незаметен.

— Сколько же я спал?

— Да, почитай, больше суток… Днесь у нас еще бой случился… Сам-то как?

— Да ничего вроде. Бывало и хуже. Голова только кружится. — Озорник потер виски. — Больше суток, говоришь… Да, назад дороги нет. Ну и ладно. Будем считать, все к лучшему.