Я думаю, убийство дает шанс проявить дух бунтарства. Это должно меня забавлять, но почему-то иногда угнетает. Так как даже в своем притворстве, я имитирую эмоции и реакции, стараясь не быть обнаруженным и пойманным.

Прямо сейчас я наблюдаю за ней. Мне неизвестно ее имя. Я зову ее просто она. Или Она с большой буквы, как заглавие.

Она совершенно очаровательна и одновременно отвратительна в своей красоте, и она не замечает моего наблюдения. Она скользит через Waffle House, как полупрозрачный ангел, смеясь и разговаривая с клиентами, абсолютно не осознавая, что является чем-то потусторонним.

Думаю, я люблю ее. Настолько, насколько я могу любить женщину, люблю ее. Но как ни странно, я не хочу ее убивать, и это приводит в замешательство все мое внутреннее дерьмо.

Я встретил ее пять дней тому назад, после дикой ночи в клубе с ребятами. В последнее время Лука влачит жалкое существование, потому тем вечером мы все упаковались в Range Rover, врубили Лил Уэйна и кружили в поисках идеального места, чтоб напиться и поесть, по неблагополучной части города.

- Waffle House! - закричал Тони, и Лука затормозил. Мы все ввалились в ресторан. Пятеро ребят, слишком шумные, очень пьяные и чертовски богатые, чтобы находиться в подобном месте, но тем ни менее мы заняли кабинку в углу и схватили пластиковые меню.

Вот тогда я впервые ее и заметил. Работодатель одел ее в синтетическую униформу смеси серого и розового цветов, классическую форму официанток из пятидесятых. У нее были длинные светлые волосы, зачесанные назад в конский хвост, ниспадающий на спину и раскачивающийся при ходьбе. Не было суровости в ее мягких чертах лица, ее походке или изгибах тела. Она олицетворяет женственность.

Пока она принимала заказ, я не мог дотронуться, но смотрел, как бьется пульс у нее на шее. Ее кровь текла там, прямо под кожей, горячая и сладкая. Я мог представить, как кровь разбрызгивается передо мной, покрывая меня своим вязким отчаяньем, как тускнеют ее глаза, а мой член двигается в такт ее последних вдохов.

Это заполоняло мои мысли, пока я рассказывал ей, как должен выглядеть мой Денверский омлет: три яйца, без сыра чеддер, цельно зерновой тост, разрезанный по диагонали, с маслом с одной стороны… и я не хотел, чтобы она умирала. Я хотел видеть ее извивающейся и скрученной, и, возможно, ее боль, но не смерть.

Свет в ее глазах был слишком опьяняющий, то, как уголки ее губ подергивались, когда она улыбается – вызывало зависимость.

Я хотел ее живой, но я хотел ее. Мне было известно, что это слишком.

С тех пор я возвращался почти каждую ночь, стоял в тени страхового здания по другую сторону улицы.