Джон подул на свой кофе и отхлебнул.

— Долго.

— Да, весьма. — Она снова взяла ложечку. — Я много изменяла ему.

Джон поперхнулся.

Она улыбнулась, но скорее не ему, а самой себе.

— Мы расстались два года назад.

— Почему?

— Потому что, когда так долго кого-то знаешь, когда растешь вместе с кем-то, ты слишком… — Она запнулась, подбирая нужное слово. — Оголен, — наконец решила она. — Слишком уязвим. Я знаю все о нем, а он знает все обо мне. Так нельзя любить человека по-настоящему. Я хотела сказать, любить его, конечно, можно — он как будто часть меня, часть моего сердца, — но с ним нельзя быть такой, какой тебе хочется. Нельзя любить его как любимого. — Она пожала плечами. — Если бы я действительно заботилась о нем, я бы бросила его, чтобы он мог жить своей жизнью.

Джон не знал точно, что на это сказать.

— Он был бы сумасшедшим, если бы отпустил тебя.

— Ну, в этой истории учитывается не только моя точка зрения, — призналась она. — Могу сказать, что я настоящая стерва, если ты сам этого еще не заметил. А что насчет тебя?

— Меня? — вздрогнув от неожиданности, переспросил Джон.

— Есть у тебя подружка?

Он засмеялся.

— Ты шутишь? Я сел, когда мне было шестнадцать. Единственная женщина, которую я видел, была моя мать.

— А как же насчет… — Она умолкла. — Ты ведь был мальчишкой, верно? Когда попал в тюрьму?

Джон почувствовал, как у него сами собой сжимаются челюсти. Он кивнул, не глядя на нее и стараясь прогнать из головы воспоминания о Зебре, об этих черно-белых зубах, о его руках, давящих на его затылок.

Если она что-то и заметила, то виду не подала. Вместо этого она подула на свой кофе и наконец сделала первый глоток.

— Черт, он остыл.

Джон подал знак официантке.