Она не ответила. Но шум движущихся предметов прекратился, и мне стало слышно, как тяжело она дышит.
– Малышка, пожалуйста! Впусти меня.
Молчание не прервалось. Затем я услышал ее голос, доносившийся издалека – из самой глубины спальни, – но ясный и отчетливый:
– Спаси и помилуй меня, Господи...
– Анна, прекрати!
– Спаси и помилуй...
–
– Не убоись ни мрака ночного, ни стрелы, трепещущей днем, ни чумы, блуждающей во тьме полуночной, ни смерти, встающей в свете полуденном...
Я заорал на нее из-за запертой двери:
–
В ответ раздался грохот куда более оглушительный, чем в первый раз. Он сотряс пол у меня под ногами и разнесся по всему дому, отозвавшись стуком дверей и скрипом окон. Только на этот раз загрохотало не в спальне.
Сердце у меня бешено застучало. Я помчался по лестнице, светя фонарем во все стороны. Но ничего не увидел.
Я остановился, вцепившись в лестничные перила.
До меня донесся пронзительный режущий звук, сопровождающийся звоном стекла. Я не понимал, откуда он доносится. Затем глухой и равномерный стук из мансарды.
Шум окружал меня теперь со всех сторон. В моей голове грохотало эхо, отовсюду – с крыши, из-под половиц, из стен – грохотало, гремело, взвизгивало, словно весь дом должен был сию минуту обрушиться.
– И не будет содеяно тебе никакого зла, и болезнь обойдет твой дом стороной. Ибо сила ангелов Его над тобой и поможет тебе во всем.
Голос Анны, тихий и спокойный, звучал теперь где-то поблизости.