Саня не был бы профессионалом, если бы не смекнул, что иллюстрации к теме сами шли к нему в руки. В архиве городской газеты наверняка найдется масса сведений об историческом прошлом городских улиц. Кажется, что-то подобное из номера в номер давала «Наука и жизнь»: схемы застройки и перестройки, легенды и байки о наиболее приметных домах.

Дав подробные указания, он послал секретаршу Верочку раскопать что-нибудь повкуснее. Результаты превзошли ожидания. Как он и надеялся тенденция лежала почти на поверхности. Потусторонние голоса дали знать о себе в так называемых «гнилых местечках», коих за восемь с половиной столетий набралось предостаточно.

Верочка, выпускница филфака, не ограничиваясь рамками задания, съездила в Историческую библиотеку, где изрядно перелопатила подшивки дореволюционной периодики: «Русскую старину», «Московские ведомости», «Ниву» и такие специфические издания, как «Ребус», «Изида» и всеми забытую газетенку «Оттуда», то бишь с того света.

Оказалось, что возле того самого места, где стоял взорванный храм, вливался в Москву-реку ручей Черторый, надо понимать, канальчик такой, самим бесом прорытый. И надо же было именно там основать Алексеевскую обитель! Когда (а было то задолго до пришествия безбожного коммунизма) ее надумали порушить, известная своим благочестием схимница предрекла:

«Не бывать тут ничему! Быти тут луже!»

И ведь сбылось по слову ее! Недолго простоял воздвигнутый на народные денежки храм. И дворец-небоскреб не вознес выше облаков образ вождя мирового пролетариата, поскольку дальше котлована заведомо безнадежное дело, увы, не продвинулось. Не оставалось ничего другого, как устроить бассейн под открытым небом.

Топонимические, этимологические и прочие изыскания показали, что козни дьявола не миновали и Китай-город. Место у стены, где заканчивалась Варварка, издавна называли Кулишками. Название возникло не случайно, хотя мнения на сей счет высказывались самые разные. Кто-то связывал его с церковью, которую в память убиенных на поле Куликовом построил князь Дмитрий Донской, кто-то ссылался на мастеровых, будто бы мастачивших здесь знатные «кульки» — кошели. Нашелся знаток, рискнувший углубиться в самые дебри веков и, одновременно, лесов. Кулижкой якобы прозывалась прорубленная в чащобе поляна. Наверное, и лес вырубали, когда строили город, и кошели для копеек и гривн кто-то должен был обязательно шить, но что касается церкви, то это документальный факт. Стоял тут храм Всех святых, сперва деревянный, потом каменный. При Гришке Отрепьеве его поляки сломали — из тех, что прибыли со свитой Марины Мнишек, прозванной «еретичкой», «колдуньей» и «шлюхой» и повешенной вместе с малолетним сыном. Когда, наконец, закончилась смута и жизнь стала чуть поспокойнее, церковь отстроили вновь, но «гнилое местечко» и тут дало себя знать: обрушивались образа с иконостаса, гасли свечи, шумы дикие ни с того ни с сего раздавались, непотребный хохот. Синие огни вокруг куполов из самого Замоскворечья было видать. Как бы там ни было, только москвичи почему-то невзлюбили Кулишки. Иначе непонятно, откуда взялось и ныне бытующее выражение «у черта на куличках»?